Наше возвращение положило конец блаженному безделью Габриэллы и Гарсона. Абате велел своей помощнице отнести комиссару Стефано Торризи, специалисту по мафии, все материалы по делу Сигуана, включая самые последние, и убедиться, что Торризи их читает. Я, в свою очередь, попросила Гарсона связаться с инспектором Сангуэсой и сказать, чтобы тот еще раз изучил бухгалтерские отчеты фабрики Сигуана, связанные с фирмой Элио Трамонти.
– А потом звоните ему каждые двадцать минут и напоминайте о том, что сделать это надо срочно, – добавила я.
– Надеюсь, про двадцать минут вы для красного словца добавили…
– Ничего подобного – каждые двадцать минут строго по часам.
– Ох и далеко же он меня пошлет…
– А вы отвечайте, что это мой приказ.
– Тогда он туда же пошлет и вас.
– А мне без разницы, трубку-то я брать не буду – вот ничего и не услышу.
– Зато я услышу!
– Будьте так любезны, выполняйте приказ. И ступайте же, наконец!
– Хорошо, мы пойдем вместе с агентом Бертано.
– Да когда же вас наконец черти унесут!
Он развернулся и вышел, прежде по-клоунски изобразив воинское приветствие. Краешком глаза я видела, как смеется Абате. Всем своим видом я постаралась сыграть покорность судьбе.
– Ох, какое же нужно с ним терпение! Этот тип будет спорить даже на краю могилы!
– А мне ваш помощник кажется очень остроумным и вообще хорошим человеком.
– Да, на всем свете не найти человека лучше. На беду, мы с ним слишком хорошо друг друга знаем, нам ведь почти всегда приходится работать вместе, парой.
– И что, неужели вы друг другу наскучили, как бывает вообще с любыми парами?
– Да нет, с Фермином особо не заскучаешь, просто каждый из нас досконально изучил слабые места другого. Иногда это бывает забавно, а иногда – невыносимо.
– Все, что ты говоришь, можно отнести и к супружеской жизни.
– Не хочу наталкивать тебя на тяжелые воспоминания.
Не успев произнести эту фразу, я раскаялась. Абате смотрел на меня с изумлением. Потом вяло улыбнулся:
– Иногда хорошие воспоминания ранят больнее.
Я пожала плечами. Затем, чтобы замять паузу, глянула на часы.
– А чем же мы займемся теперь? – спросила я.
– Пойдем в бар на углу и выпьем пива.
– А если в это время в кабинет зайдет за нами комиссар Торризи?
– А что, у вас в Барселоне не разработано никакой системы оповещения на такой случай? Кто-то ведь всегда может тебя из бара высвистать.
– А как же! Полицейский, что дежурит у дверей, живо за нами прибегает.
– Почему ты думаешь, что у нас все иначе?
Минуту спустя перед нами стояли два бокала с холодным пивом, суля освежение и легкую одурь. Я коснулась губами пива, словно жадная пчела, которая торопится высосать сок из цветка. Я закрыла глаза от наслаждения, а когда снова открыла, обнаружила, что Абате с улыбкой за мной наблюдает.
– Оледеневшее сердце энергичной инспекторши оттаивает только перед бокалом пива.
– Это значит, что я напоминаю тебе сержанта-кавалериста, да?
– Да, но под сержантскими нашивками таится великая нежность.
– Вот и ошибаешься – нежной я никогда не была. Ну, может, только в молодости, но очень скоро поняла, что наша жизнь не терпит слабостей.
– Разве нежность – это слабость?
– Разумеется! Мягкий хлеб, он податливый, а я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь слепил из меня шарик и запустил им в угол.
– Но ведь пока этот кто-нибудь лепит из тебя шарик, он тебя ласкает.
– С каких это пор мужчины стали тосковать по нежности? Это что-то новенькое – боюсь, время слишком быстро бежит для меня и я за ним не поспеваю.
– Тебе нравятся крепкие и суровые мужики?
– Ага, как скалы.
Он одним глотком допил остававшееся пиво. Потом решительно, с резким стуком опустил бокал на стол и шутливо посмотрел на меня:
– Вот такие?
Я рассмеялась. Он подозвал официанта и заказал еще пива.
– А ты уверен, что будешь в норме, когда придет комиссар? – спросила я.
– С алкоголем у меня отношения как у викинга: я веду машину на полной скорости, не подаю милостыни нищим и всегда обыгрываю друзей, если нам вздумается помериться силой. Ну как, достаточно я крепок и суров, чтобы хоть немного тебе понравиться?
Звонок мобильника прервал мой смех. Это была моя падчерица, восьмилетняя Марина.
– Петра, ты можешь со мной поговорить?
От удивления и от этого тоненького вежливого голоска я растрогалась:
– Марина, детка, как я рада! Как у тебя дела, солнышко?
– Хорошо. Просто ты уже давно уехала и ни разу мне не позвонила, вот я и хочу спросить, что ты делаешь.
– Да-да, я тебе и правда не звонила, но…
Пока слова сами собой выскакивали из меня, доставляя куда большее удовольствие, чем пиво, я заметила, как пристально смотрит на меня Маурицио. Черт, ведь мог бы отойти в сторону, пойти в туалет, в конце концов!.. Нет, сидит себе и с ехидной улыбочкой слушает, как сержант-кавалерист в до блеска начищенных сапогах рассыпается в нежностях перед маленькой девочкой, демонстрируя неизвестный ему лик слюнявой идиотки. Я резко перекрыла поток нежностей:
– Но я полагала, что твой папа рассказал тебе, сколько у меня здесь работы.
– Да, он мне и мальчикам рассказывал, что ты поехала за границу с очень важным заданием. Уго и Тео тоже хотели позвонить и попробовать узнать, какое задание ты выполняешь, ведь папа ничего не говорит…
– Нет, пусть они лучше мне не звонят, потому что, как я тебе уже сказала, у меня много работы.
– Петра, моя мама – совсем глупая. Теперь она хочет записать меня на уроки балета, а эти уроки балета – это чушь и дурость. Туда надо ходить в трико, а в трико я буду похожа на сосиску и…
Я строго ее перебила:
– Марина, я не могу сейчас разговаривать. К большому моему сожалению.
У меня сжалось сердце, когда я услышала, сколько разочарования и грусти прозвучало в ее голосе:
– Хорошо, Петра, пока.
Какое-то время я ненавидела итальянца только за то, что он сидит рядом. Правда, очень быстро перевела упреки на саму себя. С какой стати меня так заботило, что именно может подумать обо мне этот мужчина? И нашла ответ: если в глазах Маурицио я буду выглядеть холодной женщиной, это удержит его на расстоянии. Тотчас возник новый вопрос: а почему, собственно, его нужно удерживать на расстоянии? Ответить осмысленно я была не в силах, поскольку тут в игру вступала интуиция – и подавала свой голос очень настойчиво. Теперь Маурицио смотрел на меня так, что мне пришлось пуститься в объяснения:
