Он поднялся, взял свою тарелку и исчез. Мы все буквально остолбенели, но уже мгновение спустя снова принялись механически, как жвачные животные, пережевывать пищу.
– Никогда он так не реагировал, – наконец произнес Тео.
– Наверное, он все-таки прав: мы сюда к ним заваливаемся и ничего лучше не можем придумать, как устроить шорох за столом.
– Да, только ничего особенного не произошло, правда, Петра? – попытался втянуть меня в обсуждение случившегося его брат.
Я подумала, что лучше всего не придавать слишком большого значения вспышке Маркоса:
– Ну, скажем так: белыми и пушистыми вы, конечно, не были, но, мне кажется, у вашего отца был сегодня очень тяжелый день, поэтому он и отреагировал таким образом.
– А у тебя разве день не был очень тяжелым? – спросил Тео, желая подчеркнуть, что отец вел себя неправильно.
– Да, был, но я разряжаюсь, обругивая преступников у себя на работе.
Оба брата засмеялись, Марина же их примеру не последовала, она продолжала есть вареные овощи, и лицо ее оставалось невозмутимым. Ужин мы закончили вполне миролюбиво. После десерта дети убрали со стола и отправились спать. Я загружала посуду в посудомоечную машину, когда на кухню вошла Марина, уже в пижаме. Она какое-то время внимательно за мной наблюдала, а потом спросила:
– Скажи, вы собрались разводиться?
Я вытерла руки полотенцем и тоже на нее посмотрела:
– А ты все о своем, да?
– Когда папа и мама разводились, у нас было то же самое: за столом все молчали.
Мне стало ясно, как сильно она переживает. Я притянула девочку к себе и прижалась щекой к ее щеке.
– Нет, разводиться мы не собираемся, и вообще ничего плохого не происходит. У твоего отца был не самый удачный день, он устал. Вы просто не привыкли к тому, что он может рассердиться, поэтому, когда вдруг сердится, вам это кажется чем-то из ряда вон выходящим. Завтра он будет таким же, как всегда, сама увидишь. В любом случае он ведь тоже имеет право иногда показать свой норов.
– Показать свой норов – это как?
– Ну, потерять над собой контроль, перегнуть палку.
– Ага. И на выходные мы опять сможем приехать к вам, правда, Петра?
– Конечно.
– Мы будем вести себя хорошо. Я не буду больше кидаться фасолью в Уго.
– Слава богу, что мы не ели баранину, ведь кости, они куда тверже.
Она засмеялась и вышла из кухни, весело и мило подпрыгивая, как это любят делать девочки. Я закончила свои дела на кухне и поднялась в спальню. Маркос уже лег в постель и читал книгу. Он тотчас спросил меня:
– Ты думаешь, я хватил через край?
– Ну, нельзя сказать, чтобы ты вел себя очень мило, но, наверное, у тебя был довольно непростой день. – Я повторила то же самое, что недавно говорила Марине на кухне, чтобы не утруждать себя, придумывая какие-то новые аргументы.
– У тебя тоже наверняка был тяжелый день, но ты же не орала на них.
– Зато я могу разрядиться у себя на работе, обругивая преступников, – ответила я, восхитившись таким дежавю.
Маркос рассмеялся, но потом все-таки продолжал ворчать, так как гнев его еще не улегся до конца:
– У них точно шило в заднице! Нет чтобы тихо и спокойно побеседовать за столом. Да еще Марина устроила стрельбу фасолью!
– Слава богу, что мы не ели баранину – там кости, а они куда тверже.
Он засмеялся и обнял меня. А я была счастлива, так как, потратив минимум воображения и мыслительных сил, сумела сыграть роль омбудсмена. И, боже ты мой, как мне нравилась эта роль! Она так сильно отличалась от роли инспектора полиции, которую я обычно исполняла, роли, предполагающей погоню, преследование, ложь и всякого рода хитрости!.. Я возблагодарила судьбу за то, что вышла замуж за человека с тремя несносными отпрысками, которым я могла при желании показаться очень даже привлекательной.
На следующее утро от былой привлекательности не осталось и следа. Я стоя выпила на кухне кофе, пока дети отыскивали то, что было им нужно для завтрака, и, разумеется, не могли найти. Первым вопросом было: “А куда делись галеты?” Второго вопроса я не дождалась, так как, послав им воздушный поцелуй, пулей выскочила из дому. Позавтракала я в баре на углу, получив одинаковое удовольствие как от круассана, так и от возможности побыть наконец одной. Но я еще не начала нервничать, это мне только предстояло.
В комиссариате все уже было готово. Судья Муро согласился присоединиться к нашей оперативной группе, мало того, еще он согласился также посчитать присутствие Нурии с деньгами в назначенном месте доказательством вины обеих сестер в убийстве собственного отца. Комиссар Коронас тоже не хотел остаться в стороне от столь знаменательной сцены и решил отправиться вместе с нами. Мы провели переговоры с хозяином кафе, заверив его, что все будет происходить без лишнего шума. И он уступил моим коллегам свой кабинет на время ожидания. План был очень простым: мой телефон будет нужным образом настроен, и как только я получу сто тысяч евро, я незаметно нажму на клавишу, отправляя звонок Гарсону, – это послужит сигналом, и все трое мужчин немедленно окажутся рядом с нами.
Они уехали в кафе раньше меня. А я сидела у себя в кабинете и ждала приближения условленного часа. Внезапно меня кольнуло чувство, будто все складывается чересчур легко для того, чтобы закончиться удачей. Нет, неправда, какое уж там легко! Сколько времени мы вели свою добычу, а еще – поездки, внезапные убийства, малоубедительные улики, допросы… Только когда Марианна Мадзулло случайно упомянула про доллары, это навело нас на след. И вот сейчас Нурия Сигуан должна сделать то, что поставит в деле финальную точку – вина сестер будет безусловно доказана. Но, несмотря ни на что, я никак не могла понять, что двигало Элисой Сигуан, что заставило ее стать соучастницей преступления. В случае Нурии, напротив, все было очевидно: она хотела помешать ликвидации фабрики, которой всегда мечтала руководить, к тому же в наследство ей доставались весьма важные контакты отца с каморрой. А Элиса? Деньги не могли играть тут главной роли. Ненависть? Но разве ненависть способна сохранять свою силу, после того как ты много лет не встречался с человеком, которого ненавидишь? Я отбросила все эти мысли, и меня стало клонить в сон. С удовольствием растянулась бы прямо на плитах, покрывавших пол в моем кабинете. Если наш план провалится, если Нурия Сигуан пойдет на попятную, все полетит к чертям собачьим. Никаких финальных точек не будет, а будут все те же вечные допросы, из которых невозможно извлечь никаких решающих улик, и будет, скорее всего, отказ судьи выдвинуть обвинение против Элисы Сигуан. Меня охватила паника, но я постаралась взять себя в руки. Половина одиннадцатого – пора выезжать. Я накинула плащ и вышла из своего кабинета.
Воздух на улице был свежий, приятный, он ласкал кожу. Минут десять я шла пешком, купила газету. Потом остановила такси, которое доставило меня к кафе “Самоа”. Немногочисленные в это время клиенты спокойно завтракали: служащие, забежавшие сюда в перерыв, элегантные дамы, сидевшие небольшими группками… Я выбрала место за столиком, который стоял в укромном уголке. Оставалась четверть часа до появления – или, напротив, непоявления – Нурии Сигуан. Я заказала чай. Попыталась сосредоточиться на чтении газеты, хотя не смогла разобрать ни слова. Несмотря на то что я ни на миг не сомневалась в виновности сестер Сигуан, я чувствовала себя как Иуда на Тайной вечере. Без трех минут одиннадцать я увидела входившую в кафе Нурию. На ней был костюм с жакетом бледно-розового цвета, на шее – шарфик в тон, на ногах – туфли на низком каблуке. В одной руке – сумка. В другой – картонный чемоданчик, какие продают в писчебумажных магазинах. Она поместила его на стол, заказала официанту кофе, и только когда тот принес ей заказ, соблаговолила заговорить:
