– Ваша сестра Элиса прилетит завтра, – сообщила я.
Она вроде бы чуть оживилась, вроде бы снова обрела контакт с реальностью:
– Я хочу увидеться с ней. Она придет сюда?
– Не знаю, это зависит от судьи. Я могу что-нибудь передать ей от вас.
– Я хочу увидеться с ней. Сестра, дорогая моя сестра! Умоляю, пустите ее ко мне, пожалуйста, пустите.
Она плакала так, словно вместе со слезами вытекала из нее душа. При каждом новом всхлипе тело Нурии начинало корчиться, как будто у нее болели все мускулы, как будто она никак не могла перенести свалившееся на нее горе. Я вызвала медсестру и вышла из палаты. Я получила необходимое подтверждение: состояние подозреваемой было действительно далеким от нормы. Однако я по-прежнему не могла понять причину столь патологической реакции. С первого знакомства Нурия показалась мне женщиной, у которой голова работает что надо, которая прекрасно умеет владеть собой, управлять своими чувствами. Она хладнокровно перенесла все неприятности, связанные со следствием. Тогда как объяснить эту вдруг проявившуюся уязвимость, этот внезапный и полный эмоциональный распад?
Гарсон, который скептически относился к психологии, долго не желал верить в душевные муки Нурии Сигуан. И его трудно было сбить с мысли, что женщина просто ломает комедию, чтобы избежать тюрьмы.
– Может, оно и так, – отвечала я, – но в таком случае она делает это неосознанно. Она совершенно уничтожена, Фермин, тут нет сомнений.
Вскоре прибыла Элиса Сигуан. Не стану врать: я просто умирала от любопытства – так мне хотелось взглянуть на нее. И опять же не стану врать, будто то, что я увидела, не поразило меня. В Элисе не было ничего общего ни с ледяной холодностью Нурии, ни с беззащитностью Росарио. Это была абсолютно нормальная женщина, как сказал бы любой человек при взгляде на нее. Среднего роста, стройная, сухая, вьющиеся волосы, огромные глаза. Одета она была так, как и должна одеваться женщина-психиатр передовых взглядов: длинная широкая юбка и бесформенный жакет. Все черного цвета. И множество серебряных украшений. Любопытнее всего было то, что она сама явилась в комиссариат – в сопровождении адвоката, который защищал ее сестру, и, пока шли представления, ни на миг не переставала улыбаться. Можно было подумать, что она явилась со светским визитом, хотя на самом деле собиралась отдать себя в руки полиции, будучи главной подозреваемой в преступлении, да еще каком – убийстве собственного отца. Всех нас ее поведение привело в некоторое замешательство. При столкновении с такими хорошими манерами и вежливыми улыбками ни один из принятых у нас методов ведения допроса явно не годился.
Сам Коронас лично зачитал ей перечень ее прав, а мы с Гарсоном по очереди назвали свои должности и имена с фамилиями.
– Что ж, я в вашем распоряжении, – сказала в ответ эта беспечная особа. – Я готова во всем признаться.
У нас сразу челюсти отвисли, так что выглядели мы, надо полагать, совсем по-дурацки. Наконец адвокат счел, что пора приступать к исполнению своих обязанностей, и это хоть в какой-то степени вернуло происходящему черты реальности.
– Я прошу, чтобы имелся в виду и был занесен в протоколы допроса тот факт, что моя подзащитная выразила готовность дать признательные показания, а также то, что она по доброй воле и без всякого принуждения явилась в полицию.
– Это будет непременно сделано, – ответил Коронас сугубо официальным тоном.
Между тем я готова была поклясться, что Элиса чувствовала себя по-настоящему счастливой, находясь здесь, с нами, – во всяком случае, так казалось, судя по беззаботному виду, с каким она разглядывала небогатую обстановку комиссарского кабинета. Затем она остановила взгляд на каждом из нас по очереди, и в этом взгляде угадывалось профессиональное умение быстро составлять мнение о людях.
– Вы знаете, в чем обвиняется ваша подзащитная? – продолжил Коронас задавать формально обязательные вопросы.
– Я надеюсь, нас проинформируют об этом более подробно, – выпалил этот идиот Октавио Местрес.
Тут Элиса, словно полностью соглашаясь с нами в оценке степени его кретинизма, с раздражением одернула адвоката:
– Октавио, пожалуйста, не мог бы ты подождать за дверью? Не беспокойся, если будет надо, я тебя позову.
Местрес не скрывал своего удивления; было очевидно, что они не встречались заранее и не успели выработать стратегии поведения, а это удивило уже меня. Он вышел, а Элиса улыбнулась нам. Можно было подумать, что она намерена разыграть здесь роль психиатра, на прием к которому пришли пациенты, а вовсе не роль подозреваемой, которая собирается давать признательные показания. Она сразу взяла инициативу в свои руки:
– Сеньоры, как вы знаете, я по собственной воле прилетела в Барселону и теперь точно так же, добровольно, хочу рассказать вам всю правду.
У Гарсона глаза сделались как у дохлой рыбы, что в его случае означало изумление. А я на миг свои глаза чуть прикрыла, призывая тем самым младшего инспектора к спокойствию и выдержке.
– Вы можете начинать рассказывать, если вам угодно, но при условии, что потом не откажетесь поставить подпись под сказанным и подтвердить свои показания перед судьей. Видите ли, приступы мимолетной откровенности часто оборачиваются для нас лишь пустой тратой времени.
Я вполне сознательно повела себя едва ли не грубо, потому что посчитала это единственным способом поставить ее на место и дать понять, что хватит строить из себя хозяйку положения. Однако Элиса нисколько не смутилась. Было очевидно, что она с профессиональным мастерством управляет собственными чувствами.
– Я прекрасно вас понимаю, к тому же, пожив в Соединенных Штатах, стала особенно ценить время. Мало того, когда я принимаю пациентов в своем кабинете, сама всегда советую им говорить короче. Естественно, в разумных границах, поскольку нельзя своими требованиями и строгостью подавлять волю человека, у которого и без того возникли конфликты психологического плана и который порой испытывает отчаяние. Ведь именно поэтому он пришел ко мне искать помощи, о чем забывать нельзя.
Каждое слово, произнесенное Элисой Сигуан, только усиливало мое недоумение. Зачем ей понадобились эти никчемные разъяснения в столь серьезных обстоятельствах? Она что, решила усыпить нас своими сказочками или запутать и увести как можно дальше от сути дела? Да, разумеется, в любом допросе присутствует момент неожиданности, непредсказуемости, но здесь эта самая неожиданность била через край. Я опять сделала попытку поставить ее на нужные рельсы:
– Элиса, если вы хотите сказать что-нибудь действительно важное, пожалуйста, приступайте.
Она откашлялась, потом обратила на меня взгляд своих чудесных глаз янтарного цвета. Элиса, безусловно, выжидала подходящий момент, просчитывая в уме, когда ее слова произведут на нас более сильное впечатление, а это отнюдь не свидетельствовало о полной искренности. Наконец она произнесла подчеркнуто значительным тоном:
– Я спланировала и организовала убийство моего отца Адольфо Сигуана – пять лет назад.
