Роль, которую он играет дома
Ребенок, у которого «настоящая» школьная фобия, подчиняется всесильной логике, которая диктует ему свои нормы поведения: он считает, что дома он играет тайную роль. Что ему дана некая миссия, которая не позволяет ему находиться вне дома. Миссия по отношению к маме, папе, дедушке… кому-то, кто занимает большое место в его сердце. Более того, ребенок убежден, что обязан охранять этого человека. И школа лишает его такой возможности. Он отказывается туда идти, а если его принуждают, делает все возможное, чтобы оттуда удрать. Его задача — поскорей вернуться и проверить, все ли в порядке. Ведь он беспокоится. Важность своей роли по отношению к человеку, которого он опекает, ребенок чувствует очень сильно, хотя и смутно. Он считает себя своего рода «антидепрессантом» для этого человека. Ребенок сидит в школе и думает: «Маме там без меня плохо, нужно вернуться».
Разрушить неверную логическую связь
Часто еще секрет кроется в самой маме. Неоспоримо доказано, что чаще всего школьная фобия случается у детей издерганных, депрессивных и замотанных матерей. У матерей, которые всего на свете боятся: микробов, машин, воров, в общем всего, связанного с внешним миром, и этот страх они подсознательно передают своим детям. «Охранительная» идеология навязывает свою тактику: вечно беречься от воображаемой опасности. Эти матери-наседки не умеют дозировать свою любовь и «путают привязанность к ребенку с желанием заполнить свою внутреннюю потребность во внимании». Так объясняет психиатр Алан Браконнье в произведении «Мать и сын», где он по-своему истолковал идеи Эдипового комплекса; при этом книга остается апологией материнской любви. Он поддерживает матерей в их всеобъемлющем и мощном чувстве, но предостерегает: нельзя слишком давить на детей своей любовью. И помнить фразу: «Моя мама как ночник: она все время со мной и когда я грустен, она загорается, чтоб согреть мое сердце».
Когда мама депрессивна или просто до такой степени зависима от сына, что невольно он начинает ее опекать, этому наверняка есть свое объяснение: она испытывает внутреннюю пустоту. Отец не участвует в жизни семьи. Да, часто дело в этом, отец не обеспечивает ощущения внутренней безопасности. Отец-приятель, добрый малый — но абсолютно не отвечающий основной отцовской роли: быть сдерживающим и организационным центром семьи. Такой отец не догадывается, что именно ему следует «раскристаллизовать» отношения матери и сына. Помочь разрушить неправильную логическую связь своими действиями. Это могут быть прогулки с сыном на природе, совместные занятия спортом, поездки к бабушке и дедушке. А отец вместо этого равнодушно смотрит, как слаженно функционирует эта «суперкоманда». Иногда, правда, случается, что у него просто нет другого выхода. Симбиоз между явившимся на свет ребенком и его матерью бывает так силен, что в нем не оказывается места для третьего. Даже если это отец. Такого называют еще «диванный папа»: ему так надоедает чувствовать себя лишним в супружеской постели, куда каждую ночь проскальзывает малыш, что он ссылает себя на диван — и в конце концов приживается там, привыкает. Таким образом, он отказывается от своей роли и поощряет законность пребывания ребенка в материнской постели. И постепенно перестает служить для ребенка примером, моделью для будущей жизни. И вот при равнодушном отце и не в меру заботливой матери ребенок постепенно убеждается, что играет самую важную роль. Он быстро понимает, что мама не может без него обойтись, он слышит, как она шепчет ему на ушко: «Какое счастье, что у меня есть ты…» Продолжение всем известно: роли меняются, сын становится главным. В истории со школьной фобией, как мы видим, именно он правит бал.
Однако ребенок, который отказывается ходить в школу, часто вполне соответствует норме. У него нет заметных неврологических или психологических проблем. Такой домосед, привязанный к своему жилищу, где у него множество мелких привычек. Он робок, противится изменениям, ему недостает уверенности в себе. Он, как правило, умен и даже может быть одаренным ребенком — так что школа вдобавок может быть для него не особенно привлекательна. Она не дает ему ничего такого, что могло бы его удержать. Его мысли в другом месте — в данном случае дома, и он не особенно вкладывается в учебу.
Когда ребенок приезжает к нам в отделение, наша главная задача — чтобы он поскорее вернулся в школу. Чем больше мы мешкаем — тем труднее будет примирение. И после двух-трех месяцев непосещения возращение уже практически немыслимо. Ведь ребенок уже полностью понял все преимущества такой ситуации. Во-первых, куча маленьких второстепенных радостей — типа поваляться в кровати по утрам, не писать контрольных, не получать плохих отметок. К тому же когда ребенок не охвачен школьным процессом, укрепляется патологическая связь между матерью и сыном, их взаимная зависимость растет и возвращение в школу — единственная возможность не допустить, чтобы эти отношения «закапсулировались».
Прежде всего мы назначаем психологическую поддержку для ребенка и для всей семьи. Можно добавить к этому еще сироп-анксиолитик, то есть подавляющий тревожность, чтобы ребенок лучше спал и просыпался не в таком подавленном настроении. Но чаще всего ничто, увы, не помогает. Ведь мы имеем дело не с простой прихотью, не с капризом. Несколько раз появившись у нас, ребенок объясняет, что он все понял, что он готов вернуться в школу и с понедельника начать новую жизнь. Но — ничего не поделаешь… «Это» сильнее его. В понедельник он опять в истерике. И он пытается оправдываться: учитель слишком строгий… голова болит… лучший друг ушел в другую школу… и сам уверен притом, что все это чистая правда!
Школьная фобия весьма любопытна с точки зрения психолога, такие дети обычно очень трогательны и милы. Они чувствительны, развиты, общительны, покладисты и сговорчивы во время консультаций. Чувствуется, что они совершенно искренни, когда клянутся, что вернутся в школу. Но что-то ускользает от их понимания: природа той таинственной и могучей силы, которая раз от разу возвращает их домой к маме и папе. И тогда мы принимаем неизбежное решение.
Разлука
Это очень болезненный момент. Своего рода шоковая терапия, которую никто из нашей команды не любит, но она — единственное средство спасти ребят из каждодневного кошмара. Итак, госпитализация. Еще ведь надо и родителей уговорить! А теперь вообразите себе сцену расставания: она ужасна. Ребенок орет, как резаный: «Не бросайте меня!.. Я пойду завтра!.. Клянусь чем угодно!..» Наш долг — проявить стойкость. Родители уходят, малыш горько рыдает. Мы можем выдержать эту трагедию лишь потому, что знаем ее наизусть. Пройдут минуты горя — и ребенок успокоится и направится в игровую знакомиться с новыми приятелями. Контраст очень заметен. И вполне объясним. Мы вынудили его, обязали оставаться здесь, у него нет выбора. Он не может винить себя: «Я злой мальчик, я бросил маму». В этом и заключается вся разница: мы сняли с него груз ответственности за разлуку. То, что не может сделать школа, позволяет совершить авторитет и власть белых халатов.
Успокоить его и обнадежить
Конечно, в течение тех дней, которые ребенок проведет у нас, с ним будут случаться приступы тоски, ему не раз остро захочется домой. Но он не сделает этого. Мы специальным образом распределяем роли в команде, чтобы его постоянно кто-то мог подбодрить и успокоить. Врач проводит с ним беседы, воспитательницы и медсестры провожают его на занятия и даже, если надо, убаюкивают его по вечерам. Главное лечение состоит в интенсивной психотерапии, задача которой — определить источник тревожности ребенка и помочь ему сформулировать свои опасения. День ото дня становится ясней, что ребенок мобилизует свои внутренние силы, «собирается» — еще и благодаря отношениям, возникшим с «новой семьей» — малышами, госпитализированными, как и он. Ему необходимо убедиться, что он способен жить без родителей. Он ведет в отделении жизнь, максимально приближенную к нормальной, которая в том числе включает школьные занятия. И с радостью замечаем: ничего ужасного не происходит, он охотно посещает два часа послеобеденных занятий. И ему даже нравится!
