Уставившись в темноту, я видела перед собой бледное лицо Зейна и его расширенные зрачки, слышала жесткие обвинения Эббота. Действительно ли шевелилась грудь Зейна, когда я покидала комнату? Что с ним теперь? Я снова и снова прокручивала в голове наш роковой поцелуй и его последствия. Я ничего не понимала. Мы же целовались раньше – целовались до одури – и ничего не происходило. Что изменилось?
Понятное дело, в этой темноте не найти ответов, и мое сердце заныло. Каждый раз, когда я вспоминала Зейна, оно трескалось, и в нем открывалась уродливая гнойная рана. Если я погубила Зейна, изменила его сущность – нет мне прощения. И никакие наказания, даже самые суровые, которые придумают для меня Эббот со Стражами, не искупят моей вины.
К горлу подкатила тошнота, обычно сопровождающая дегустацию души. Когда приступ прошел, оставляя после себя озноб, я крепко зажмурилась, отказываясь видеть то, что я украла.
С ним все в порядке?
Я не понимала, почему меня тошнит сейчас, когда раньше такого не наблюдалось. И опять одни вопросы, а ответов по-прежнему нет.
Спустя какое-то время боль в щеках и боках стала пульсирующей. Кровяной корень не давал мне сменить обличье, но вместе с тем нарушал естественный процесс самоисцеления. С каждым часом боль распространялась все шире, затрагивая разные участки тела, а вскоре и голод дал о себе знать. В горле бушевал огонь. Воды. Жажда рождала видения, и я как одержимая думала только о том, как драгоценная влага потечет по моему горлу.
Наконец я смогла заговорить громче, чем шепотом, и подала голос. Я звала на помощь, пока не осипла.
Никто не пришел.
Время шло. Часы. Может, дни? Наконец я смогла пошевелить ногами, а потом и руками. Я почти могла сидеть, не задевая прутьев клетки.
И все равно никто не приходил.
Слабое повизгивание и стук острых коготков по бетонному полу присоединились к звуку капающей воды. Крысы. Они приближались, их глаза уже поблескивали в темноте. Я отодвинулась в дальнюю часть клетки, вжимаясь в решетку.
Они что же, забыли обо мне или оставили умирать от жажды и голода? Глаза горели от подступивших слез. Я не хотела умирать в клетке. Я вообще не хотела умирать. И не демон во мне боялся смерти. Смерти боялась я. И это я хотела жить.
Но время шло, и я перестала чувствовать пальцы ног. В подземелье царил зверский холод, и крысы уже обнюхивали клетку, выискивая способы пробраться внутрь.
Я потеряла счет времени, когда маленький огонек вспыхнул где-то позади меня, и крысы поспешили спрятаться в густой тени у скользких стен. Вконец измученная, я заставила себя повернуться.
Свет залил помещение, ослепляя мои слишком чувствительные глаза. Послышались тяжелые шаги, приближающиеся к клетке, и, наконец, свет приглушили. Я могла видеть.
Передо мной стоял Страж – молодой, на год или два постарше меня, очевидно, из новых рекрутов, прямо из дома, где спаренные Стражи проживали со своими детьми. Но не это завладело моим вниманием. И даже не стеклянный матовый сосуд в его руке, скорее всего, с долгожданной водой.
Меня заворожило то, что я увидела, прежде чем разглядела черты лица Стража.
Жемчужное полупрозрачное свечение вокруг него – его аура.
– Я вижу твою душу, – прошептала я слабым голосом.
Мои слова пролетели мимо ушей Стража, пока он громоздился, опускаясь на колени перед клеткой. Он оглянулся через плечо, и я увидела ауру другого Стража. Когда она исчезла, я узнала Мэддокса.
– Ты уверен, что можно открыть клетку? – спросил младший Страж.
Мэддокс остановился, скрестив руки на груди.
– Все в порядке. Она ничего не сделает.
Мой взгляд переместился обратно к молодому Стражу. Тень сомнения пробежала по его лицу, когда он потянулся к замку, совершенно бесполезному. Я едва держала голову.
– Это нормально, что она так выглядит? – спросил он.
Неужели я настолько плоха? Но тут мой взгляд упал на руку. Я впервые смогла увидеть себя при свете. Сквозь порванную рубашку проступала моя пятнистая кожа – серо-черно-розовая. У меня глаза на лоб полезли. Что за черт?
Я попыталась заговорить, но слова лишь царапали пересохшее горло.
– Она дворняжка – полудемон, полустраж, – объяснил Мэддокс, подойдя ближе и опускаясь на колени рядом с молодым Стражем. – Кровяной корень не дает ей сменить обличье. Дай ей попить, Донн.
Дверь в клетку открылась, и Донн протянул руку. Мне потребовалось немало усилий, чтобы дотянуться до стакана, но жажда служила мощным стимулом. Стакан дрожал в моей руке, когда я поднесла его к губам и сделала первый жадный глоток. Как только жидкость попала мне в горло, я дернулась, роняя стакан. Вода разлилась по полу, намочила мои рваные грязные джинсы, просочилась на кожу.
Мэддокс вздохнул.
– Напиток не отравлен. Это кровяной корень, разведенный в воде. Мы не можем допустить, чтобы ты меняла обличье.
В голове стучало.
– П-почему?
– Мы должны перевести тебя отсюда, на склад, – объяснил Мэддокс, и мое сердце запнулось. Я знала, что это за склады и для чего они предназначены. – И хотим избежать любых неприятностей.
Я могла бы заметить, что не собираюсь на них нападать, если только меня не вынудят к этому, но стены вокруг снова покачнулись. Прежде чем меня накрыла темнота, я сумела выдавить из себя его имя.
– З-Зейн?
Лицо Мэддокса расплылось, когда он покачал головой, и мое сердце снова раскололось на куски. На этот раз я приветствовала небытие.
Сколько времени я пробыла в беспамятстве, не знаю, но очнулась я уже не под землей. Впрочем, облегчение тут же испарилось, когда я вспомнила, что говорил Мэддокс, и догадалась, куда меня переместили.
Это известное в городе место, куда Стражи приводят демонов для допросов. Страх дрожью пробежал по моей коже, скрутил живот. Ох, кажется, дело дрянь.
Хотя я и не удивилась тому, что меня привезли на этот склад. Стражи явно не хотели выполнять грязную работу на своей территории. Зачем им нужны такие напоминания?
Цепь, замотанная вокруг моей шеи, соединялась с той, что сковывала запястья у меня за спиной. Но это была не простая цепь – железная. Ни один демон, даже Верховный, не смог бы с ней справиться.
Я лежала на боку. Комната, в которой меня держали, выглядела пустой, разве что посередине стоял высокий складной стол. Я не могла разглядеть, есть ли что-то на нем. Зная, что происходит в этом заведении, я приготовилась к худшему, и сердце екнуло, когда я представила себе ужасные орудия пытки, которые могли лежать на столе.
Мои мысли путались и обрывались, и я не могла сказать, связано это с кровяным корнем, голодом или травмами, которые, судя по всему, даже не начинали заживать. Каждый вздох отзывался во мне болью, и, когда в голове стало проясняться, я вспомнила, как Мэддокс покачал головой в ответ на мой вопрос о Зейне. Мой самый большой страх душил меня, я тонула в нем. Рыдания прорвались наружу, разливаясь в воздухе.
