– Итак, ты хотела мне что-то сказать, – начал Жиль. Он надеялся поскорее проскочить неприятную часть вечера, чтобы насладиться карри в более-менее спокойной обстановке. Когда Амелия выражала желание «поговорить», это, как правило, означало признание, что она в очередной раз «сорвалась» и встретилась с Полом Уоллингером, своим давним любовником. Жиль уже давно перестал переживать по этому поводу, ему было все равно, и, честно говоря, он предпочел бы ничего не знать. Кроме того, его раздражало, что для своих покаяний Амелия всегда выбирала их любимые рестораны, так что он даже не мог дать выход своему недовольству.
– Боюсь, я не была с тобой до конца откровенна. Насчет моего детства.
Это было нечто новое. Обычно она заявляла: «Боюсь, я вела себя не очень хорошо по отношению к тебе» или «Боюсь, ты будешь мной недоволен». Однако на этот раз Амелия желала открыть ему тайну из своего прошлого.
– Твоего детства?
Она промакнула лоб салфеткой и откусила кусочек креветочного крупука.
– Ну… то есть не совсем детства. Скорее юности. Когда мне было двадцать.
– Ты имеешь в виду Оксфорд?
– Я имею в виду Тунис.
Таким образом он узнал все. О ее связи с Жан-Марком Домалем; о рождении ребенка; о том, как его усыновили Филипп и Жаннин Мало. Принесли заказанное карри, но Жиль осознал, что не может проглотить ни кусочка. Волна шока и отвращения накрыла его с головой. Первые десять лет их брака с Амелией были настоящим кошмаром: тесты на бесплодие, выкидыши на третьем триместре, переговоры с различными агентствами по усыновлению. Вердикт был шокирующим: Жиль и Амелия Левен, несмотря на свою финансовую состоятельность и эмоциональную зрелость, были признаны слишком старыми, чтобы заботиться о малолетнем ребенке. И теперь Амелия как ни в чем не бывало заявила ему, что в возрасте двадцати лет произвела на свет здорового ребенка и этот ребенок вдруг объявился в Париже тридцать лет спустя. И мгновенно завоевал ее любовь и еще больше отдалил ее от Жиля! В первый раз в жизни ему захотелось ударить женщину. Обрушить к чертовой матери это здание, эту декорацию, их ненастоящий, лишенный секса брак.
Но Жиль Левен не был вспыльчивым. Ему не хватало храбрости, и он ненавидел сцены. Если бы он был склонен к самоанализу, то признал бы, что женился на Амелии именно потому, что эмоционально она была сильнее его, в то время как интеллектуально они были на равных. Кроме того, Амелия была его пропуском в те социальные круги, куда иначе он попасть бы не смог. Жиль заставил себя сделать глоток белого вина и попробовать карри.
– Я рад, что ты мне это сказала, – заметил он неожиданно для себя. «Должно быть, я говорю точь-в-точь как мой отец, – подумал Жиль. – Тот же примирительный тон». – Как давно ты знаешь?
– Примерно месяц. – Амелия протянула руку и сжала его ладонь. – И как ты понимаешь, я понятия не имею, как уладить все это с конторой.
– Они не знают? – изумился он.
– Я тогда решила, что лучше будет им не говорить. – Амелия подбирала слова очень аккуратно, как будто вылавливала из блюда кусочки перца чили. – Я не хотела, чтобы эта информация была в моем личном деле. Я подумала, что это может помешать мне сделать карьеру.
Жиль кивнул:
– И естественно, во время проверки это не всплыло.
– Естественно. – Амелия почувствовала, что должна объяснить. – Усыновление было организовано через католическую организацию в Тунисе. У них было отделение во Франции, но мое имя в бумагах не фигурировало.
– Тогда как же Франсуа нашел тебя?
Скорее по привычке, чем намеренно, Амелия решила не называть имя Джоан Гуттман.
– Через знакомых в Тунисе, которые помогли мне в тот период.
– Через отца? Через этого Жан-Марка? – предположил Жиль.
Амелия покачала головой:
– Нет. Я не видела его много лет. Сомневаюсь, что он вообще знает о существовании Франсуа.
Они продолжили ужин. Постепенно гнев Жиля утих, и Амелия рискнула рассказать о своих планах перевезти сына в Лондон. Они говорили об этом в Тунисе. Теперь, когда его родителей не было в живых, Франсуа чувствовал, что к Парижу его ничто не привязывает и что ему нечего там делать. Он признал, что перемена обстановки, возможно, пошла бы ему на пользу.
– Как насчет его друзей? – спросил Жиль. – У него есть жена или подружка? Кем он работает?
Амелия помолчала, вспоминая, что рассказал ей Франсуа.
– У него никогда не было серьезных отношений. Видимо, он по натуре одиночка. Меланхолик. Подвержен частым сменам настроения. В принципе, очень похоже на его отца.
Слушать про отца Жилю не хотелось, и он спросил, как она собирается разобраться с МИ-6.
– Я думаю, единственный выход – это представить все как случившийся факт. Fait accompli. Вряд ли можно уволить женщину за то, что когда-то она родила ребенка.
Жиль заметил, что она произнесла это с некоторой гордостью, и снова передернулся от отвращения, еще острее ощутив собственное одиночество.
– Понятно. Но они, видимо, захотят узнать, действительно ли он твой сын.
Совершенно случайно он попал в больное место. Амелия отреагировала так, будто он плюнул ей в тарелку.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ну, они же захотят его проверить. Амелия, ты вот-вот станешь главой Секретной разведывательной службы. Вряд ли им нужен кукушонок в гнезде.
Она отодвинула от себя тарелку; приборы звякнули по фарфору.
– Он мой, – с силой сказала она и бросила на стол салфетку. – И пусть они устраивают хоть миллион своих гребаных проверок.
Глава 38
Таксист высадил Тома возле трехзвездного отеля по пути к вокзалу Сен-Шарль. Он распрощался с американцами, протянул Гарри купюру в двадцать евро, замахал руками на Пенни, которая принялась было возражать, что это слишком много, и вылез наружу. Он поставил сумки на тротуар, вытащил мобильный и сделал вид, что ему нужно срочно ответить на звонок. Повторяя в трубку свои любимые строчки из Йейтса, чтобы создать впечатление оживленной беседы, Том повернулся лицом к дороге и обвел взглядом машины, велосипедистов и прохожих. Не обнаружив никакой видимой угрозы, он вошел в отель, снял номер на одну ночь, поднялся на лифте на третий этаж и быстро разобрал вещи. В номере пахло моющими средствами и застарелым сигаретным дымом.
Сообщения Клэр оставили в его душе какой-то странный зуд; Тому казалось, что у него внутри постоянно что-то чешется – как укус насекомого на руке Гарри, который он только что видел. Это был точно рассчитанный удар по его гордости и супружеской верности. Ричард Куинн, холостяк, инвестор хедж-фонда, с двумя бывшими женами и тремя сыновьями за плечами, был главным оружием Клэр, козырем, который она доставала из рукава, когда чувствовала, что Том готов оставить ее по-настоящему. Ричард знал, что Том работал в МИ-6, и, видимо, рассматривал этот факт как личное оскорбление, как будто тридцать лет назад ее величество совершила ужаснейшую ошибку, не призвав к себе на службу самого Ричарда. Теперь ему уже исполнилось пятьдесят пять, он был баснословно богат и не оставлял попыток соблазнить почти незамужнюю Клэр пятизвездными отелями в Провансе и Бордо – когда его так называемый «профессиональный интерес к виноделию» увлекал его за границу. Однажды после возвращения из такой вот поездки в Эльзас Клэр на мгновение потеряла контроль над собой и стала умолять Тома простить ее, а также призналась, что считает Ричарда «скучным».
