– А вы, моя госпожа?
– Я догоню. Ступайте.
Стряпчие отперли дверь и вывели двух молодых купцов наружу.
Нерисса остановилась над своею госпожой, стараясь не ржать.
– Застряли никак?
– Эта флорентийская обувь – страшное говно, – ответила Порция.
– И вы панталончики не надели?
– Еще как надела я панталончики. Ты меня распущенной считаешь? Я застряла потому, что у меня нет сил подняться из этой позиции. Ну, помоги же мне.
Нерисса подцепила госпожу под мышки и утвердила на ногах. Так они постояли в неловком объятье.
– Хоть и сквозь шелк, но мрамор хладен для некоторых дамских чар, – изрекла Порция.
– Но их согреет вскоре приятственный супруг купеческого убежденья, – ответила Нерисса с ноткой надежды в голосе, коя не была совсем уж фальшива. Если ей удастся завлечь высокого друга Бассанио, Порция, может, и не уволит ее из соображений ревности.
– Ох, Бассанио такой привлекательный.
– И друг его.
– Тебе он мил?
– Вы шутите? Мне повезло, что я не прокатилась по мрамору подле вас.
– Я не потому оскользнулась.
– Пойдемте к ним, моя госпожа. Ходит слух, что ему выдали секрет ларца, в котором ваш портрет. Тогда вы будете невеста уж ввечеру.
Они выскользнули на террасу рука об руку, как танцовщицы – и мужские улыбки засияли им навстречу. Ну, если не считать стряпчих, кои не улыбались никогда, если активно не ебли при этом никого, как велело им кредо их ремесла. Бассанио уже держал в руках черный ключ и стоял перед свинцовым ларцом.
– Как, уже выбрали? – удивилась Порция – однако довольная, однако встревоженная.
– Да, госпожа, личина правды, под которой наш хитрый век и самых мудрых ловит, – то золото блестящее! Мидаса то жесткий корм! Я не хотел его! И не сребро, посредник тусклый, пошлый между людьми! Но вот простой свинец, скорей грозящий, чем сулящий блага, – он бледностью своей красноречив: я взял его – будь выбор мой счастлив!
[156]
– Он что, мегерой вас назвал? – прошептала Нерисса.
– Я чувствую, уж слишком сильно в сердце твое благословение; уменьши его скорей – оно меня задавит
[157]
, – ответила Порция.
Бассанио отпер ларец и заглянул в него. Откинутая крышка не давала никому увидеть, что внутри, – кроме Грациано, стоявшего рядом с соискателем.
– Что вижу здесь?
[158]
– Общее смятенье.
– Портрет несовершенен, – сказала Порция. – Художник пил, когда творил его, я уверена. Я говорила папеньке, надо заказать другой…
– Дурацкая голова, – произнес Бассанио. – Кукла. – Он вынул ее из ларца обеими руками, бережно, словно птенца.
– Вот свиток
[159]
, – сказал Грациано, выхватил кусок пергамента из ларца и прочел вслух:
Урок свинцового ларца —
Алчность покойного отца:
Ты стал орудием купца —
Не благодетеля, а подлеца —
И обратился сам в глупца.
– Ох, отлично разыграно, дурак, – прошептала Нерисса. – Как же прекрасно разыграно. – И она оставила Порцию рыдать, а сама пошла провожать гостей к пристани – убедиться, что Грациано понял: ему конкретно путь в Бельмонт не заказан.
* * *
– Госпожа, я забыл передать вам вот это, – сказал я, отдавая Дездемоне крохотный портрет ее сестры, написанный на мраморном брелоке. Мы стояли у пристани, готовясь взойти на борт корабля, что доставит нас к Генуе, – небольшого торгового судна, оснащенного лишь восемью веслами, с командой в двенадцать человек. То было быстрейшее, легчайшее судно, которое Отелло мог вверить нашему походу.
– Ой как это мило, – отозвалась Дездемона. – Я буду им дорожить. Как же я скучаю по сестрице. Должно быть, ей очень грустно после кончины батюшки.
– Хоть он и был старый злонамеренный прохвост, э? – произнесла Джессика. Еврейка неким образом обзавелась парой высоких кожаных сапог, отвернутых у бедер, и широким поясом с латунной бляхой.
– Хватить пиратствовать, – сказал я.
– Рррык, – рррыкнула она.
– Объятия отцов и дочерей подчас колючи, – сказала Дездемона, – а любовь верна, хотя нежна бывает не всегда.
Джессика слышимо сглотнула.
– Это правда, госпожа. Мои извиненья.
– Пустяк, – ответила Дездемона, похлопав Джессику по руке. – И у нас есть для вас подарок, Карман. – Дездемона шагнула вбок, а вперед вышла Эмилия с тряпичным узелком, перевязанным бечевкой. Я положил его на доски настила и распустил узел. Внутри были свернуты черный шелковый шутовской колпак с серебряными бубенцами, а под ним – дублет и трико с ромбами черного атласа и бархата. Давненько не приходилось мне видеть совсем черного шутовского наряда.
– Все так, как было, когда ты только прибыл в Венецию, – сказал Отелло. – Сам говорил, тебя прежде звали «Черным Шутом». Вот мы и заказали. Наряда этого хватит всем напоминать о твоем неизлечимом слабоумии.
– Ну, чтоб соответствовать форме, еще мне требуется до офигения здоровый гульфик.
– Про это я забыл, но пару мягких сапог с загнутыми носами и колокольцами тачают. К твоему возвращению будут готовы. Прости, но мастера-кукольника на этом острове мы не нашли.
– Кукан свое еще послужит, добрый мой Отелло. Ну а гульфик могу позаимствовать у тебя – его, правда, придется несколько надставить. Как бы то ни было – мои благодарности тебе и прелестнейшей Дездемоне. – Я склонился к ее руке. – Вам в Цитадели я оставил еще один подарок, госпожа. Эмилия вам принесет его с наших квартир, надеюсь.
– А тебе, Джессика, к возвращенью я приготовлю красивое платье, – сказала Дездемона.
– Ох, госпожа, как это щедро. Я чаю, мне не стоит являться моему Лоренцо эдак преображенной – не то сам Купидон бы покраснел, меня увидев мальчиком одетой
[160]
.
– Не беспокойся – любовь слепа, влюбленные не видят, какими сумасбродствами грешат
[161]
. Твой Лоренцо будет горд, видя тебя облаченной в мужество и спешащей на выручку другу.
– Благодарю вас. – И Джессика обняла Дездемону манером, пиратам весьма не подобающим.
– Спокойного плавания, черный шут, – сказал Отелло. – Мой самый умелый штурман поведет ваше судно и послужит лоцманом. – Мавр показал на офицера, с которым раньше мы не встречались, – высокого, рыжебородого. Тот щелкнул каблуками. – Лейтенант Монтано.
