– Ступай, Федор, я более не держу. Сии письма для меня, – сказала графиня, и слуга исчез…
Вера в смятении вертела в руках письмо. Душу одолевали сомнения, она колебалась. Ей не хотелось отдавать письмо сестре: ведь она ее соперница! Ревность разрывала Веру на тысячу частей, а мысль о том, что Голевский, возможно, еще ее не разлюбил, не давала ей покоя. По крайней мере, Вере хотелось в это верить. И надеяться. Тогда что ей делать? Спрятать письмо? Или лучше сжечь?.. Сжечь – и дело с концом! Нет его и никогда не было. И никто не узнает. И все же это решение не годится. Сжечь – это нехорошо, низко. Отдать Даше? Пусть сестре больше повезет в этой жизни, чем ей. Нехорошо отбивать кавалера у родной сестры… Она-то в чем виновата? Вот же насмешка судьбы: сестра влюбляется в того же человека, что и она… И все же нельзя любовь делить, надо бороться за нее. Верно? Если верить великому философу Ларошфуко, то ревность до некоторой степени разумна и справедлива, ибо она хочет сохранить нам наше достояние или то, что мы считаем таковым.
«И я желаю сохранить, а точнее, вернуть мое достояние – Александра. А в сражении за внимание кавалера все средства хороши. Пускай даже на пути к счастью стоит моя собственная сестра!»
Рука с конвертом опасно приблизилась к огню. Рыжие ненасытные языки пламени хищно потянулись к добыче. Еще мгновение – и любовное послание кануло бы в неизвестность… Вдруг сзади раздался окрик:
– Вера!
Графиня вздрогнула от неожиданности и обернулась… Это был ее отец! Застигнутая врасплох, она резко отдернула руку от огня. Сильный испуг отразился в ее глазах.
– Mon Dieu! Боже мой! – невольно вырвалось у графини.
Старик Боташев, видя неожиданное замешательство дочери, строго спросил:
– Потрудись, дочь моя, ответить, что сие означает?.. Что у тебя в руке? Письмо? Давай-ка его сюда… Отчего ты так напугана?.. Изволь отвечать!
Вера стояла перед отцом, ни жива ни мертва. Старик Боташев выдернул письмо из ослабевших пальцев и поднес близко к глазам… Прочитал имя адресата… отправителя… Затем медленно поднял голову… Вера страшно побледнела.
– Да как ты посмела? – спросил Боташев.
– Батюшка! – вскрикнула Вера и упала на колени. – Пожалей меня!
Крупные слезы брызнули из ее глаз, и она бурно разрыдалась. Сквозь безудержный плач, мощными волнами сотрясавший ее тело, время от времени прорывалось лишь два слова «прости» и «папа». У Веры была настоящая истерика. Князь так и застыл с письмом в руке…
Плачущая Вера подползла к отцу, обняла его ноги и запричитала:
– Папочка, прости меня, пожалуйста! Папочка, родненький! Прости!
И слезы, слезы, слезы… Боташев тоже прослезился, поднял дочку, прижал к груди, стал гладить по голове.
– Успокойся, доченька. Я тебя не трону, обещаю. Но ответь мне, старику, на один вопрос. Отчего ты хотела сжечь чужое письмо?
– Я его люблю-ю-ю! А графа ненавижу!
Князь покачал головой.
– Поздно, доченька, поздно… Ты сама упустила свое счастье. Вернее, отказалась. И оно ушло к твоей сестре. Бог так рассудил. Сашу я люблю как сына и уважаю как человека. Я безумно рад, что он и Даша полюбили друг друга. И я не буду против их помолвки. Вот помоги только Бог вернуться ему из Сибири. А тебе следует смириться и радоваться счастью сестры. Дай бог, я дождусь в этой жизни внуков…
Вера лишь всхлипывала.
– …Успокойся, дочка. Смири свои чувства и отнеси письмо Даше.
– Будет исполнено, папенька.
– Иди…
Но перед тем как пойти к сопернице, графиня сначала припудрила под глазами. Вытерла слезы, натерла виски духами, и с временно смиренным, но отнюдь не примиренным сердцем понесла письмо сестре. Дашу она нашла в веселом настроении. Она читала какой-то женский журнал.
– А тебе, сестричка, послание. – Вера протянула письмо.
– Мне? И от кого? От Александра Дмитриевича?! Какая прелесть!
Щеки ее заалели от смущения и радости. Даша, сгорая от любопытства, быстро развернула письмо. Глаза ее озарились счастливым блеском.
– Вера, взгляни. Это стихи! Они посвящены мне! Браво!
– Я рада.
– Послушай, сестрица!..
– Слушаю, – Вера кисло улыбнулась.
Даша, не обратив внимания на реакцию сестры, начала читать вслух:
О, взор, пленяющий меня!
Глубины сини поднебесной.
Ты полон дивного огня
И непорочности прелестной.
Оков лазурных жалкий раб
Охвачен страстью роковою.
Я пред тобою дивно слаб,
Но гордость призываю к бою!
Сдаваться сразу мне претит,
Но мой рассудок понимает:
Сей взор никак не отразить!
Душа пиита погибает!
Нижний Новгород, 1831
– Великолепные стихи! – воскликнула Даша и невольно прижала листок к груди. Словно пыталась согреть свою душу этими горячими от любви стихами.
– Чудесные, – согласилась Вера и помрачнела.
– Извини, мне перечесть их охота, – засмущалась Даша и счастливая убежала в свою комнату.
Вера, загрустив, присела на диван, взяла Дашин журнал, рассеяно пробежала глазами по страницам… Вдруг лицо ее сморщилось, губы обиженно надулись, задрожали, глаза предательски увлажнились. Вера в сердцах бросила журнал на пол и горько заплакала.
Она страдала! Ей было жалко себя. Брошенную, несчастную, бедную. Она сожалела о прошлом, в котором она когда-то была по-настоящему счастлива. В том прошлом присутствовали дикая сумасшедшая влюбленность, блестящий красавец-офицер, великолепные балы, интересная насыщенная жизнь, неповторимая молодость, былая девичья красота и свежесть, которую, увы, уже не вернуть. Если бы она тогда не сделала свою роковую ошибку, отрекшись от Александра Дмитриевича, то была бы счастлива сейчас, как Даша. Была бы, но… не получилось.
Вера страдала и плакала. Хорошо, что никто ее не видел в эту минуту: выглядела она весьма неприглядно. Сморщенное, покрасневшее лицо, сжатые от обиды губы, тоскливые, заплаканные глаза.
Едва графиня успокоилась, вытерла слезы, как вошел Федор и громогласно доложил:
– Барыня, прибыл граф Дубов! Желает видеть вас с Дарьей Николаевной! Изволите принять?
– Петр Каземирович? Ладно, проси. И предупреди о прибытии его сиятельства Дарью Николаевну.
– Слушаюсь, барыня.
Вера поморщилась.
«Даша не обрадуется этому визитеру. Граф безумно влюблен в нее, мечтает, чтобы она вышла за него замуж. Но Даше он безразличен, Голевский – вот ее герой. Голевский – вот ее суженый».
Так и получилось. Даша была недовольна приездом влиятельного жениха, но вынуждена была согласиться принять его. Дубов – напыщенный горделивый мужчина лет пятидесяти шести с ледяным тяжелым взглядом – весь вечер восторженно смотрел на Дашу, говорил ей пышные витиеватые комплименты, намекал о серьезности своих чувств и намерений, а она откровенно зевала и сухо ему отвечала. А потом вздохнула с облегчением, когда его сиятельство, недовольный и обиженный, решил откланяться.
