Торгаш поинтересовался у Александра Дмитриевича:
– Откуда вы и куда, мил человек?
– До Красноярска мой вояж. Из Петербурга еду.
– Батюшки, из самой столицы?
– Да, именно так.
– Ни разу не бывал там. В Казани был, в Нижнем Новгороде был, во Владимире был, даже в Москву возил свои товары, продавал, а вот в Петербурх не угораздило съездить. Говорят, красивый город. Так ли, господин офицер?
– Весьма красивый город, это верно.
– А я сукном торгую. Своя фабрика в Перми. Жуков меня величать. Иван Федорович. Купец первой гильдии. Здесь на Урале все меня знают.
– Александр Голевский. Капитан лейб-гвардии Московского полка.
– Рад знакомству.
Смотритель переминался, не решаясь влезть в разговор. Наконец вклинился:
– Извините, ваше высокоблагородие. Не угодно почивать? Ведь всю ночь не спали. Кровать свободна.
– Да, можно и отдохнуть. Извините.
После бессонной ночи и сытного завтрака капитана потянуло в сон. Веки отяжелели, блаженное тепло разлилось по всему телу. Купец сказал, что отправляется в дорогу. Голевский поинтересовался:
– Как это, голубчик, не страшно? Разбойники, крутые дороги, а вы вроде без охраны?
– Спешу, мил человек, дело-то безотлагательное. Мы, люд торговый, все прибыток ищем, какую-то выгоду. Найдем – и тому рады. Остальное меня мало тревожит. Ведь жизнь такова: сегодня в порфире, а завтра в могиле. Сколько господь мне отмерил, столько и проживу. Вам-то самому не страшно, господин хороший? Незнакомые края, лихие люди? Неровен час, сгинете. А дома, небось, жена, дети… Ждут не дождутся.
– Никто меня, кроме любимой, не ждет. И нет мне дороги назад, голубчик. Еду я на могилу к другу, однополчанину, хочу помянуть его.
– Смелая ты душа, мил человек. Ну, ладно. Будете у нас в Перми, милости просим ко мне в гости. Меня там все знают. Остановитесь на ночлег, угощу отменно, по-уральски. Ну, прощайте. Бог даст, свидимся.
– Возможно. Прощайте.
Купец отбыл. Голевский лег на кровать и заснул как младенец. Проспал часа четыре. После сна почувствовал бодрость и свежесть. Появилось хорошее настроение. А Игнат уже докладывает:
– Барин, а барин, кузнец в лучшем случае только завтра возьмется за нашу кибитку. Когда я пришел – он опохмелялся, а недавно проведал – он уже бревном лежит, пьян. Толку от него нет никакого. Местные говорят, он может так целую неделю куролесить без продыху.
– Вот каналья сей кузнец! – в сердцах воскликнул капитан. – Что же выходит, снова принужденная остановка?! Стало быть, мое путешествие возобновится не скоро. Черт побрал бы этого пропойцу! Ох уж это мужичье!
Голевский сокрушенно вздохнул. Пока местный Гефест протрезвеет, точно неделя пройдет. А значит, вояж опять затянется.
Вдруг хлопнула входная дверь, и в избу вошел незнакомый офицер. Высокий, статный, с рыжими бакенбардами. Капитан внутренне напрягся: кто это? Случайный путешественник, человек по казенной надобности, курьер, друг, враг, кто-то еще? Теперь, после Казани, все встречающиеся на его пути сразу попадают под его подозрение. Вдруг этот незнакомый офицер из стана заговорщиков и пришел лишь для того, чтобы его убить? Да нет, вроде руки держит свободно. И холодного оружия нет. Только стянул перчатки, сцепил замерзшие пальцы и греет их горячим дыханием: продрог в пути.
– Погода просто ужасная! – сказал незнакомец, приближаясь к печке. – Сударь, вы не из Петербурга, кажется, лицо мне ваше знакомо?
Голевский вздрогнул от неожиданности, внимательно взглянул на незнакомца и после непродолжительной паузы ответил:
– Нет, я из Москвы, но в Петербурге я как-то жил, на улице Морской.
– Вот как, а я на Невском.
Голевский встал из-за стола и тепло пожал руку офицеру. Тихо спросил:
– Поручик Фокин?
– Так точно-с. Фокин Владимир Андреевич. Честь имею.
– Очень приятно, капитан Голевский.
Они сердечно обнялись. Словно братья. Важность предприятия и постоянная, незримая опасность делала их самыми близкими друзьями.
– Хозяин – наш человек, – предупредил Фокин. – Так что можно не опасаться, что нас могут увидеть или подслушать. Если приедет вдруг какой-нибудь путешественник, он даст знать. И мы сделаем вид, что незнакомы.
Они выпили вина, поговорили по душам и остались довольны друг другом.
– Вот моя фамилия, – Фокин протянул Голевскому портрет жены и сына. – Это Светлана, а это Всеволод. Ему всего два года.
– Красивые лица. Я вам завидую. Я пока не обрел свое семейное счастье. Но у меня есть невеста. И дай бог вернуться к ней после этого опасного вояжа. Тогда можно и подумать о помолвке.
– Семья – это прекрасно, Александр Дмитриевич, уверяю. Домашний уют, любовь близких – отдых от душевных переживаний. Кстати, я жду со дня на день прибавления в семействе.
– Поздравляю, поручик. И кого вы более желаете, сына или дочь?
– Сын уже есть, пожалуй, пусть дочурка. И жена мечтает о девочке.
– Девочка. Тоже славно.
– Когда-нибудь, капитан, и у вас будут малыши, и вы поймете, какое это счастье – иметь детей.
Они еще с час поговорили о том о сем, после чего Фокин предложил Голевскому:
– Не угодно ли вам, Александр Дмитриевич, взять мою кибитку, ибо она у меня добротная, хорошая, почти новая. А я воспользуюсь вашей, починю и догоню вас. Надеюсь, что кузнец выйдет из запоя. Однако же вам следует спешить, капитан.
– Вы правы, поручик, воспользуюсь вашей кибиткой. Прикажу Игнату, чтобы перетащил мои вещи в ваш экипаж, а ваши вещи – в дом. И тогда тронусь в путь. Сия казанская история сделала мое путешествие более продолжительным. А время не ждет. Следует как можно быстрее изобличить заговорщиков. Коли мы возвратимся в Петербург, то приглашаю ко мне на обед со всем вашим семейством.
– Непременно приду, – заулыбался Фокин.
– Ловлю вас на слове, Владимир Андреевич, – улыбнулся в ответ Голевский. – Визитную карточку посылать вам не буду, приезжайте в любое время, обойдемся без экивоков, всегда буду вам рад.
– Благодарю за честь.
Сборы были недолги. Игнат перетащил вещи Фокина в дом, загрузил багаж своего хозяина в новую кибитку, запряженную свежими и сытыми лошадями, и доложил о готовности экипажа.
После короткого прощания с поручиком капитан отправился в путь.
* * *
Все те же дремучие уральские леса. Вокруг – темно-изумрудные горные хребты… Сосны, ели, березы… Извилистая горная дорога.
Ухабы, кочки, ямки…
Кибитку трясло, но Фокина это не волновало: он спал глубоким сном. О чем мечталось, то и снилось. Жена, сын, родители, а также родной дом. Затем привиделся какой-то званый вечер, бал, парад… И снова грезы о семье…
