– Так уже темно, поздно.
– Возьмем факел. Только надень вместо твоей бесполезной для этих мест шинели этот прекрасный овчинный полушубок. Здесь тебе, милый друг Голевский, не Россия, а Сибирь – в одночасье околеешь.
– Благодарю за заботу, друг.
– Дарю. Носи на здоровье. После подарю тебе еще и валенки. Тоже ценная вещь.
Голевский надел полушубок. Мичман прихватил водку и чарки, Голевский – хлеб, Игнат – лопату и факелы. Пешком добрались до городского кладбища. Мухин указал Голевскому на две могилы с сосновыми крестами. На крестах имена «Боташев Михаил Николаевич. 1789–1831» и «Куприянова Екатерина Мефодьевна. 1803–1831». Голевский три раза перекрестился, коснулся могилы.
– Вот они, горемычные… – печально вздохнул мичман. – Это Миша… Приветствую тебя, Миша. А это Катерина. Здравствуй, Катюша.
– Упокой рабов Божьих, – добавил Голевский.
Друзья скорбно застыли у могил. Игнат перекрестился, воткнул в снег факел, взял лопату и расчистил надгробья от снега.
– Помянем, – предложил мичман и налил в кружки водки.
– Помянем, – согласился Голевский. – И ты, Игнат, давай с нами.
Налили и слуге. Выпили, как и положено, не чокаясь. А после еще раз…
А потом мичман так напоминался, что принялся орать во все горло:
– Я моряк, Голевский, моря-я-як! Понимаешь? Настоящий моряк! Я ходил на фрегате «Проворный» в Исландию, Англию, Францию, Гибралтар. Весь мир прошел! Левый галс! Правый! Эй, боцман! Сюда скорее!
Мухин схватил Голевского за ворот полушубка.
– Боцман! Это ты?!
– Успокойся, Федор! – Голевский крепко обнял Мухина, лишая его маневра.
Это мичману не понравилось.
– Не трогай меня! Я воевал, в конце концов! Я – герой Кульмского сражения! Слышишь, боцман! Отпусти меня! Я награжден черным крестом лично прусским королем Вильгельмом Вторым. Королем, понимаешь?! Я стоял в каре на Сенатской площади. Я – настоящий заговорщик! Я – мятежник! Я…
«Никак горячка у нашего героя, – отметил про себя Голевский. – Да, вот до чего докатился наш герой, подружившись в ссылке с ядреными напитками».
Мухин кричал, кричал, выпил еще чарку и через мгновение как стоял, так и рухнул столбом на снег. Распростерши объятья, раскинув ноги и закрыв глаза.
Голевский испугался: не расшибся ли боевой товарищ?
Да вроде нет. Голова цела, крови не видно, верно, лисья шапка смягчила удар. Капитан со слугой принялись поднимать Мухина, но тот не стоял на ногах и все время падал. Рядом проезжал какой-то мужик на санях. Остановился, помог поднять и забросить мичмана в сани. Отвезли невменяемого Мухина до избы, Голевский заплатил мужику, тот уехал. Голевский с Игнатом перенесли Мухина в дом и положили на кровать. Едва мичман очутился на постели, тут же захрапел.
– Умаялся, бедный, столько откушать, – сокрушался Игнат.
– Напился, – проворчала старуха-хозяйка. – Когда трезвый, то спокойный, молчаливый, а как напьется, сразу начинает куролесить. Сладу с ним нету.
Голевский промолчал. Он вышел во двор освежиться. Голова кружилась. Но почему-то на душе было весело. Ясное черное небо, крупные блестящие звезды, ярко-желтый месяц, пузатый как самовар. Дивная природа. Первый день в Белояре неплохо прошел, хотя и не без эксцессов.
* * *
На следующее утро Голевский побывал у Кузьмичева, а потом направил свои стопы к исправнику Тимофею Гридингу.
Гридинг когда-то служил комиссаром на военном корабле, заведовал всеми корабельными материалами и провизией. Поэтому когда он узнал, что вновь прибывший на поселение ссыльный Федор Мухин служил на флоте, то оказал ему радушный прием. Они сделались неразлучными товарищами. Они свободно ходили друг к другу в гости, бывало, и выпивали вместе. Исправник, как и мичман, тоже любил это дело. Правда, будучи человеком весьма набожным, не пропускавшим в праздники ни заутрени, ни обедни и щедро подававшим милостыню, он гневно, особенно по утрам, осуждал себя за губительную страсть к чарке и рьяно каялся. Порой он мог совладать со своим пороком и не пить неделями, но если пил, то пил до упора. Мичман сказал Голевскому, что с исправником можно иметь дело и что тот может оказать содействие в расследовании загадочного убийства Боташева. Вот поэтому капитан и пришел к исправнику.
Рыжий здоровяк с пышными усами радушно встретил гвардейского офицера.
– Честь имею, Тимофей Леопольдович Гридинг. Милости просим, сударь. Ждал вас. Не скрою. Премного наслышан о вас от Александра Андреевича.
– Очень приятно, Александр Дмитриевич Голевский.
– Проходите, – предложил исправник и, как водится у сибиряков, сразу провел к столу, где стоял горячий самовар и всевозможная еда.
– Жаль, что моя благоверная и дочка поехали в гости к жене казначея, он живет напротив церкви, а то бы с удовольствием вас познакомил.
– Непременно познакомлюсь с вашим семейством. Только в следующий раз.
– Конечно, конечно. Я знаю, что вы ночевали у вашего друга Федора Мухина. Полагаю, он вам сказал, что мы задушевные приятели.
– Да, да, говорил…
– Прошу к столу…
Гость и хозяин уселись за стол. Голевский не стал откладывать дело в долгий ящик и сразу поинтересовался у исправника:
– Мне сказали, что у вас находится нож, которым убили Боташева?
– Да, совершенно верно, он у меня.
– Покажете?..
– Отчего же не показать, сделаю сие незамедлительно.
Исправник принес какой-то сверток и положил на стол.
– Взгляните, Александр Дмитриевич, – сказал Гридинг.
– Благодарю.
Голевский бережно и медленно развернул сверток… В нем лежал большой нож с засохшими каплями темной крови.
– Вот этим ножом и лишили жизни вашего друга неизвестные душегубы, – сказал Гридинг. – Принадлежало сие оружие беглому каторжанину Степану Богрову. Злодеев было аккурат двое: по следам определили. И на двух лошадях уехали. А вот куда? Неизвестно. Следы затерялись у реки. А способствовал сокрытию важных улик дождь. Он как раз начался в это время – будь он неладен! После убийства сей злодей Богров нигде не объявлялся, и никто его не видел. Люди говорят, якобы он скрылся в тайге. А в тайге, поди, сыщи человека? Там целые поселения староверов сокрыты – никогда в жизни не отыщешь, а человека и подавно.
Голевский внимательно осмотрел нож, особенно рукоятку. Вырезана она была из дерева в форме вставшего на дыбы медведя. Никаких инициалов, никаких насечек, никаких отметок – в общем, никакой дополнительной информации о владельце.
– А каким образом, сударь, вы определили хозяина клинка? Ведь на оружии не выгравировано никаких букв, монограмм, знаков…
