Но в команде Брауна был один туземец с Соломоновых Островов, завербованный в юности и преданный Брауну; этот туземец был самым отчаянным во всей банде. Он проплыл около пятисот ярдов до каботажного судна, держа конец перлиня, который удалось смастерить, использовав весь бегучий такелаж шхуны. Волнения не было, и в заливе было темно, «как в брюхе у коровы», по выражению Брауна. Островитянин перелез через бульварк, держа в зубах конец каната. Команда каботажного судна – все до единого тагалы – была на берегу, пируя в туземной деревне. Двое вахтенных, оставшихся на борту, внезапно проснулись и увидели черта: он сверкал глазами и, быстрый как молния, прыгал по палубе. Парализованные страхом, они упали на колени, крестясь и бормоча молитвы. Длинным ножом, найденным в камбузе, островитянин, не прерывая их молитв, заколол сначала одного, потом другого; тем же ножом он терпеливо стал перерезать канат из кокосовых волокон; наконец канат с плеском упал в воду. Тогда он негромко крикнул, и шайка Брауна, таращившая тем временем глаза и напрягавшая слух в темноте, начала потихоньку тянуть за свой конец перлиня. Меньше чем через пять минут скрипнул рангоут; легкий толчок – и обе шхуны очутились рядом.
Не теряя ни секунды, команда Брауна перебралась на борт каботажного судна, захватив с собой ружья и большой запас амуниции. Их было шестнадцать человек – два беглых матроса, тощий дезертир с американского военного судна, два простоватых белокурых скандинава, мулат, учтивый китаец, исполнявший обязанности кока, и всякий сброд, шныряющий по Южным морям. Ничто их не тревожило; Браун подчинил их своей воле; он, Браун, не боявшийся виселицы, бежал теперь от призрака испанской тюрьмы. Он не дал им времени перенести достаточное количество провизии. Погода была тихая, воздух пропитан росой. Они ослабили снасти и поставили паруса; с берега дул сильный бриз, и сырые паруса даже не трепетали. Их старая шхуна, казалось, тихонько отделилась от украденного судна и вместе с черной массой берега безмолвно ускользнула в ночь.
Они отплыли. Браун детально рассказал мне о их плавании через проливы Макассара. Это унылая и страшная история. У них было мало пищи и воды, они остановили несколько туземных судов и с каждого кое-что получили. С украденным судном Браун, конечно, не смел заглянуть ни в один порт. У него не было денег, чтобы что-нибудь купить, не было документов, не было правдоподобного объяснения, которое еще раз помогло бы ему выпутаться.
Арабская барка под голландским флагом, застигнутая врасплох ночью у Поуло Лаут, где она лежала на якоре, уступила немного грязного риса, связку бананов и бочонок воды; в течение трех дней погода была туманная, и шквал с северо-востока гнал шхуну через Яванское море. Желтые грязные волны окатывали голодающую банду. Они видели почтовые пароходы, совершавшие свои обычные рейсы, они проходили мимо судов с заржавленными железными боками, лежавших на якоре в мелководье, ожидая перемены погоды или прилива. Английская канонерка, белая и нарядная, с двумя стройными мачтами, пересекла им однажды путь; в другой раз голландский корвет, черный, с тяжелыми мачтами, появился за кормой, медленно пробираясь в тумане.
Незамеченные или не удостоившиеся внимания, они ускользнули – усталая банда тощих изгнанников, обезумевших от голода и преследуемых страхом. Браун думал пробраться к Мадагаскару, где надеялся – и не без основания – продать шхуну в Таматаве, не нарываясь на вопросы, или, быть может, получить на нее фальшивые документы. Но раньше, чем пускаться в долгое плавание через Индийский океан, нужно было раздобыть пищу и воду.
Возможно, что он слыхал о Патусане или же случайно увидел это слово, написанное маленькими буквами на карте; должно быть, он разыскал название большой деревни в верховьях реки в туземном государстве, – деревни совершенно беззащитной, лежащей далеко от морских путей и подводных кабелей. Такие вещи он, преследуя свои выгоды, проделывал и раньше, но теперь это было абсолютно необходимо, вопрос жизни и смерти – или, вернее, свободы. Свободы! Он был убежден, что раздобудет провизию – мясо, рис, сладкий картофель. Отощавшая банда предвкушала пир. Быть может, удастся нагрузить шхуну местными продуктами и – кто знает? – раздобыть звонкой монеты! Можно нажать на кое-кого из вождей и деревенских старшин. Он говорил мне, что скорее готов был поджаривать им пятки, чем получить отказ. Я ему верю. Его люди тоже ему верили. Они не ликовали громко, ибо были молчаливой бандой, но, как стая волков, быстро приготовились к делу.
Погода ему благоприятствовала. Несколько дней штиля привели бы к страшной катастрофе на борту шхуны, но благодаря береговым и морским бризам Браун меньше чем через неделю миновал проливы Сунда и бросил якорь у устья Бату Кринг, на расстоянии пистолетного выстрела от рыбачьей деревушки.
Четырнадцать человек уселись в шлюпку (шлюпка была большая, так как ею пользовались для перевозки груза) и отправились вверх по течению реки, а двое остались охранять шхуну, причем пищи у них было достаточно, чтобы не умереть от голода в течение десяти дней. Прилив и ветер благоприятствовали, и однажды после полудня большая белая лодка под рваным парусом, подгоняемая морским бризом, подошла к Патусану; четырнадцать отъявленных негодяев жадно смотрели вперед, держа пальцы на спуске дешевых ружей. Браун рассчитывал, что его прибытие вызовет ужас и изумление. Они подплыли как раз в то время, когда кончился прилив. За частоколом раджи не заметно было никаких признаков жизни: первые дома по обеим сторонам потока казались покинутыми. Выше виднелись несколько каноэ, шедших полным ходом. Браун был удивлен, увидев такой большой поселок. Царило глубокое молчание. Ветер стих; они вытащили два весла и повели лодку к верховьям, предполагая высадиться в центре города, раньше чем жителям придет в голову сопротивляться.
Но, по-видимому, старшина рыбачьей деревушки Бату Еринг ухитрился своевременно послать предостережение. Когда шлюпка поравнялась с мечетью (построенной Дорамином: здание со шпицами и резными украшениями из коралла), на площади толпился народ. Поднялся крик, и вверх по реке понесся звон гонгов. Где-то наверху выстрелили из двух маленьких медных шестифунтовых пушек, и ядро упало в воду, подняв сноп брызг, засверкавших в лучах солнца. Орущая толпа перед мечетью начала стрелять залпами; пули летели перпендикулярно течению реки. Лодку обстреливали с обоих берегов, и люди Брауна, обезумев, отвечали беспорядочными выстрелами. Весла были подняты.
На этой реке отлив при половодье наступает очень быстро, и лодка, находившаяся посреди потока, почти скрытая в дыму, пошла задним ходом. На обоих берегах дым сгустился и ровной полосой тянулся ниже крыш, словно длинное облако, перерезающее склон горы. Воинственные крики, вибрирующий звон гонгов, глухая дробь барабанов, яростные вопли, треск выстрелов сливались в оглушительный шум; Браун был ошеломлен, но твердой рукой держался за румпель; им овладело бешенство и ненависть к этим людям, которые осмелились защищаться. Двое из его команды были ранены, и он увидел, что отступление отрезано несколькими лодками, отчалившими от частокола Тунку Алланга и остановившимися ниже по реке. Он насчитал шесть лодок, переполненных людьми.
Окруженный со всех сторон, он заметил вход в узкую речонку – ту самую, куда прыгнул Джим во время отлива. Теперь вода стояла высоко. Введя туда шлюпку, они высадились и, коротко говоря, расположились на маленьком холмике на расстоянии девятисот ярдов от укрепления; теперь они возвышались над крепостью. Склоны холма были голые, но на вершине росло несколько деревьев. Они их срубили, чтобы устроить бруствер, и до наступления темноты укрепились на этой позиции: тем временем лодки раджи, соблюдая нейтралитет, оставались на реке. После захода солнца запылали костры на берегу реки и между двойным рядом домов на суше, освещая черный рельеф крыш, группы стройных пальм, рощи фруктовых деревьев. Браун приказал поджечь траву вокруг своей позиции; низкое огненное кольцо под медленно поднимающимся дымом быстро сбежало вниз по склонам холма; кое-где с громким, злобным треском загорелись сухие кусты. Ружейным огнем удалось зажечь траву подальше, но огонь угас у края леса и вдоль болотистого берега речонки. Полоска джунглей в сыром овраге между холмом и частоколом раджи приостановила с этой стороны огонь; с громким треском лопались стволы бамбука.
