Вдруг один из белых вспомнил, что в баркасе остался табак, и решил пойти за ним; его подбодряло, что туземец Соломоновых Островов вернулся из этого путешествия невредимым. Остальные стряхнули с себя уныние. Браун, к которому обратились за разрешением, презрительно бросил:
– Ступай, черт с тобой!
Он считал, что нет никакой опасности спуститься в темноте к речонке. Парень перешагнул через ствол дерева и скрылся. Через секунду они услышали, как он влез в баркас, а затем снова выкарабкался на песок.
– Достал! – крикнул он.
За этим последовал выстрел у самого подножия холма.
– Меня ранили! – заорал парень. – Слышите, меня ранили!
И тотчас же на холме стали палить из ружей. Словно маленький вулкан, холм выбрасывал в ночь огонь и дым, а когда Браун и янки проклятиями и тумаками положили конец вызванной паникой стрельбе, с речонки донесся глубокий, протяжный стон; за ним последовала раздирающая сердце жалоба, от которой, словно от яда, кровь стыла в жилах. Затем где-то за речонкой сильный голос отчетливо произнес непонятные слова.
– Пусть никто не стреляет! – крикнул Браун. – Что это значит?
– Слышите, вы, на холме? Слышите? Слышите? – трижды воззвал голос.
Корнелиус перевел и заторопил с ответом.
– Говорите! – закричал Браун. – Мы слушаем!
Тогда человек где-то у края пустыря звучным голосом глашатая высокопарно объявил, что между племенем буги, живущим в Патусане, и белыми людьми на холме и их союзниками не может быть ни разговоров, ни доверия, ни сочувствия, ни мира. Зашелестели кусты; раздался выстрел, сделанный наобум.
– Проклятие! – пробормотал янки, с досадой ударяя о землю прикладом ружья.
Корнелиус перевел. Раненый, лежавший у подножия, выкрикнул два раза: «Перенесите меня на холм! Поднимите меня!» – и стал жалобно стонать. Пока он спускался по темному склону, а затем возился на дне баркаса, он не подвергался опасности. Найдя табак, он, видимо, обрадовался, забыл обо всем и, вскочив на борт белого баркаса, лежавшего высоко на сухом берегу, выставил себя напоказ; речонка в этом месте имела не больше семи ярдов в ширину, и случилось так, что в этот момент на другом берегу притаился в кустах человек.
Это был буги из Тондано, совсем недавно приехавший в Патусан, родственник человека, застреленного в тот день. Удачный выстрел из дальнобойного ружья и в самом деле устрашил жителей поселка. Человек, считавший себя в безопасности, был убит на глазах у своих друзей, с улыбкой на губах упал на землю, и такая жестокость пробудила в них горькую злобу. Родственник убитого Си-Лапа находился в то время с Дорамином за частоколом на расстоянии нескольких сажен. Вы, знакомый с этим народом, должны согласиться, что парень проявил необычайное мужество, вызвавшись отнести – один, в темноте – весть пришельцам на холме. Ползком пробравшись через открытый пустырь, он свернул налево и очутился как раз против лодки. Он вздрогнул, услыхав крик человека, отправившегося за табаком. Присев, он вскинул ружье на плечо и, когда тот выпрямился, спустил курок и всадил бедняге три разрывных пули в живот. Затем, припав к земле, он прикинулся мертвым, а град свинцовых пуль со свистом прорезал кусты по правую руку от него; после этого он, согнувшись вдвое и все время держась под прикрытием, произнес свою речь. Выкрикнув последнее слово, он отскочил в сторону, снова припал на секунду к земле и, целый и невредимый, вернулся к домам, завоевав в ту ночь такую славу, что и при детях его она не угаснет.
А на холме банда следила, как тлели две маленькие кучки золы. Понурив головы, сжав губы, с опущенными глазами, люди сидели на земле, прислушиваясь к стонам товарища внизу. Он был сильный человек и мучился перед смертью; громкие стоны его время от времени болезненно замирали. Иногда он вскрикивал, а затем, после паузы, снова начинал бормотать в бреду длинные и непонятные жалобы. Ни на секунду он не умолкал.
– Что толку? – невозмутимо заметил Браун, увидев, что янки, бормоча проклятия, собирается в путь.
– Ну ладно, – согласился дезертир, неохотно возвращаясь. – Здесь раненому не поможешь. Но его крики заставят остальных призадуматься, капитан.
– Воды! – крикнул раненый удивительно громко и отчетливо, потом снова застонал.
– Да, воды. Вода скоро положит этому конец, – пробормотал тот про себя. – Много будет воды. Прилив начался.
Наконец вода поднялась в речонке, смолкли жалобы и стоны и близок был рассвет, когда Браун – подперев ладонью подбородок, он смотрел на Патусан, словно на неприступный склон горы, – услышал короткий выстрел из медной шестифунтовой пушки где-то далеко в поселке.
– Что это такое? – спросил он Корнелиуса, вертевшегося подле него.
Корнелиус прислушался. Заглушенный шум пронесся над поселком вниз по реке. Раздался бой большого барабана, другие ему отвечали вибрирующим гудением. Крохотные огоньки замелькали в темной половине поселка, а там, где горели костры, поднялся глубокий и протяжный гул голосов.
– Он вернулся, – сказал Корнелиус.
– Как? Уже? Вы уверены? – спросил Браун.
– Да-да! Уверен. Прислушайтесь к этому гулу.
– Почему они подняли такой шум? – осведомился Браун.
– От радости, – фыркнул Корнелиус, – он здесь – важная особа, а все-таки знает он не больше, чем ребенок, вот они и шумят, чтобы доставить ему удовольствие, так как ничего иного придумать не могут.
– Послушайте, – сказал Браун, – как к нему пробраться?
– Он сам к вам придет, – объявил Корнелиус.
– Что вы хотите сказать? Придет сюда, словно на прогулку?
Корнелиус энергично закивал в темноте:
– Да. Он придет прямо сюда и будет с вами говорить. Он попросту дурак. Вы увидите, что это за дурак.
Браун не верил.
– Увидите, увидите, – повторял Корнелиус. – Он не боится – ничего не боится. Он придет и прикажет вам оставить его народ в покое. Все должны оставить в покое его народ. Он – словно малое дитя. Он к вам придет.
Увы, он хорошо знал Джима, этот «подлый хорек», как называл его Браун.
– Да, конечно, – продолжал он с жаром, – а потом, капитан, вы прикажите тому высокому парню с ружьем пристрелить его. Вы только убейте его, а тогда все будут так испуганы, что вы можете делать с ними все, что вам угодно… получите все, что вам нужно… уйдете, когда вздумается… Ха-ха-ха! Славно…
Он чуть не прыгал от нетерпения, а Браун, оглянувшись на него через плечо, видел в безжалостных лучах рассвета своих людей, промокших от росы: они сидели между кучками холодной золы и мусора, угрюмые, подавленные, в лохмотьях.
Глава XLI
До последней минуты, пока не разлился дневной свет, ярко пылали на западном берегу костры; а затем Браун увидел в группе красочных фигур, неподвижно стоявшей между передними домами, человека в европейском костюме и шлеме; он был весь в белом.
