Толпа, отступившая за спиной Джима, как только Дорамин поднял руку, после выстрела рванулась. Говорят, что белый человек бросил направо и налево гордый непреклонный взгляд. Затем, подняв руку к губам, упал лицом вперед – мертвый.
Это конец. Он уходит под тенью облака, загадочный, забытый, непрощенный и романтичный. В самых безумных отроческих своих мечтах не мог он представить себе такого изумительного успеха. Ибо очень возможно, что в тот краткий миг его последнего гордого и непреклонного взгляда он увидел лик счастья, которое, подобно восточной невесте, под покрывалом приблизилось к нему.
Но мы можем видеть его, можем видеть, как он, неведомый завоеватель славы, вырывается из объятий ревнивой любви, повинуясь знаку, зову своего восторженного эгоизма. Он уходит от живой женщины, чтобы отпраздновать жестокое свое обручение с призрачным идеалом. Интересно, вполне ли он удовлетворен теперь? Нам следовало бы знать. Он – один из нас, и разве не поручился я однажды за его вечное постоянство? Теперь его нет, и бывают дни, когда я с ошеломляющей силой ощущаю реальность его бытия; и однако, клянусь честью, бывают и такие минуты, когда он уходит от меня, словно невоплощенный дух, блуждающий среди страстей этой земли, готовый покорно откликнуться на призыв своего собственного мира.
Кто знает? Он ушел, а бедная девушка, безмолвная и инертная, живет в доме Штейна. Штейн сильно постарел за последнее время. Он сам это чувствует и часто говорит, что «готовится оставить все это… оставить все это…» – и грустно указывает рукой на своих.
Тайфун
Глава I
Капитан Мак-Вер, командир парохода «Нань-Шань», обладал физиономией, вполне соответствовавшей, в порядке внешнего выявления, его внутреннему облику: она не выражала ни твердости, ни тупости; она вообще ничего определенного не выражала. Это было обыкновенное лицо, ничего не говорящее, невозмутимое.
Единственное, что выявляло иногда его лицо, – это застенчивость. В конторах на берегу он сидел со слабой улыбкой на загорелом лице, уставившись в пол. Когда он поднимал глаза, видно было, что они синие и прямые. Волосы, белокурые и очень тонкие, словно каемкой пушистого шелка охватывали лысый купол его черепа от виска до виска. Усы, огненно-рыжие, походили на медную проволоку, коротко подстриженную над верхней губой; как бы тщательно он ни брился, огненно-металлические отблески пробегали по его щекам всякий раз, как он поворачивал голову.
Роста он был, пожалуй, ниже среднего, слегка сутуловатый и такой коренастый, что, казалось, костюм всегда чуточку его стеснял. Похоже было на то, что он не мог постигнуть требований различных широт, а потому и носил всегда коричневый котелок, коричневый костюм и неуклюжие черные башмаки. Такое одеяние, предназначавшееся для гавани, придавало этому плотному человеку вид натянутый и нелепо франтоватый. На жилете его красовалась тоненькая серебряная цепочка, а сходя на берег, он всегда сжимал своим сильным волосатым кулаком ручку элегантного зонтика; этот зонтик был самого высшего качества, но обычно не бывал свернут.
Молодой Джакс, старший помощник, провожая своего капитана до сходней, часто с величайшей любезностью говорил: «Разрешите мне, сэр» – и, почтительно завладев зонтом, поднимал его, встряхивая складки, в одну секунду аккуратно свертывал и возвращал капитану; все это он проделывал с такой торжественно-серьезной физиономией, что мистер Соломон Рут, старший механик, куривший у люка свою утреннюю сигару, отворачивался, чтобы скрыть улыбку. «О! Да! Зонт… Спасибо, Джакс, спасибо», – благодарно бормотал капитан Мак-Вер, не поднимая глаз.
Обладая воображением в размере, достаточном для повседневного обихода, но не большим, он ощущал спокойную уверенность в себе; по той же причине ему чуждо было всякое тщеславие. Это наше воображаемое превосходство делает нас щепетильными, высокомерными, придирчивыми. Каждый корабль, которым командовал капитан Мак-Вер, являлся плавучей обителью гармонии и мира. Для него малейший полет в область воображения был столь же мыслим, как мыслимо было бы для часовщика взяться за сборку хронометра при помощи только двухфунтового молотка и пилы. Тем не менее бессодержательная жизнь людей, так всецело преданных только процессу голого существования, имеет свою таинственную сторону. Относительно капитана Мак-Вера, например, решительно нельзя было понять, какая небесная сила побудила этого благонравнейшего сына мелкого лавочника в Белфасте пойти в моряки. А между тем он сделал это пятнадцати лет от роду.
Его отец фактически никогда не простил ему этого непослушания и глупости. «Мы могли, конечно, обойтись и без него, – говаривал он впоследствии, – но, во-первых, торговля, как-никак… и притом, имейте в виду, единственный сын…» Мать долго плакала, когда он исчез, и, так как он не позаботился даже оставить пару объяснительных слов, его считали безвозвратно погибшим, пока не было получено от него через восемь месяцев первое письмо – из Талкагуано. Письмо было короткое и констатировало, что «по дороге сюда все время стояла хорошая погода». Помимо этого, автору письма казалось единственным достойным внимания и сообщения лишь то обстоятельство, что в самый день отправки письма капитан внес его в корабельные списки в качестве матроса второй статьи. «Потому что я знаю дело», – пояснил он. Мать опять обильно поплакала, в то время как отец выразил свое душевное настроение в краткой ремарке: «Осел этот Том». Он был объемистый мужчина, склонный к насмешливому зубоскальству; в этой своей способности он до конца жизни упражнялся в своих сношениях с сыном; он относился к нему с оттенком сожаления, как к слабоумному.
В силу обстоятельств визиты Мак-Вера домой были редки; он продолжал писать родителям и прислал им некоторое количество писем, которыми он ставил их в известность о своих последовательных повышениях по службе и странствованиях по свету. В этих последних была такая информация: «Здесь стоит сильная жара». Или: «В первый день рождества в четыре часа пополудни мы повстречались с айсбергами». И старики познакомились с названиями многих кораблей; с именами шкиперов, командовавших ими; с именами шотландских и английских судовладельцев; с названиями морей, океанов, проливов и мысов; с чужеземными названиями портов, откуда вывозят лес, хлопок или рис; с названиями островов; с именем молодой жены их сына. Ее звали Люси. Ему и в голову не пришло упомянуть, считает ли он это имя красивым. Затем они умерли.
Великий день свадьбы Мак-Вера наступил в свое время, вскоре после того, как он получил свое первое командование.
Все эти события произошли несколькими годами ранее того утра, когда он стоял в штурманской рубке парохода «Нань-Шань», наблюдая падение барометра, который не подавал ему ни малейшего повода к недоверию. Принимая во внимание прекрасное состояние инструмента, время года и местонахождение парохода, это падение являлось пророчески зловещим. Тем не менее красное лицо капитана не выражало никаких признаков внутреннего беспокойства. Для него не существовало предзнаменований, и он не в состоянии был понять значение пророчества, пока осуществление не постучится в его дверь. «Это падение, спору нет, – подумал он. – Где-то поблизости большая заваруха, черт ее подери».
