А капитан Мак-Вер двенадцать раз в год аккуратно писал домой с Китайского побережья, странным образом выражая желание, чтобы «напомнили о нем детям» и подписываясь «твой любящий супруг» с таким спокойствием, как будто эти слова, так долго употребляемые и столь многими людьми, были, помимо самой формы их, какими-то изношенными предметами выцветшего значения.
Китайские моря – Северное и Южное – узкие моря. Они полны повседневных красноречивых фактов: острова, песчаные отмели, рифы, быстрые и изменчивые течения говорят сами за себя, и всякому моряку их язык кажется понятным и точным. На капитана Мак-Вера, знающего цену реальным фактам, их речь возымела такое действие, что он забросил свою каюту внизу и целые дни проводил на мостике судна, часто обедал наверху, а спал в штурманской рубке. Здесь же сочинял он и свои письма домой. В каждом письме без исключения встречалась фраза: «В этот рейс погода стояла очень хорошая», или подобное же сообщение в несколько иной форме. И эта удивительно настойчивая фраза отличалась той же безупречной точностью, как и все остальное письмо.
Мистер Рут тоже писал письма. Но только никто на борту не знал, каким многословным он мог быть с пером в руках, ибо у старшего механика хватало смекалки запирать свой письменный стол. Жена наслаждалась его слогом. Были они бездетны, и миссис Рут, крупная веселая сорокалетняя женщина с пышным бюстом, проживала в маленьком коттедже близ Теддингтона вместе с беззубой и почтенной матерью мистера Рута. Загоревшимися глазами она пробегала свою корреспонденцию за завтраком, а интересные места радостно выкрикивала во весь голос, чтобы ее услышала глухая старуха. Вступлением к каждой выдержке служил предупреждающий крик: «Соломон говорит!» Она имела привычку выпаливать изъяснения Соломона и в присутствии чужих, изумляя их странностью текста и неожиданной забавностью содержания этих цитат. Однажды, когда новый викарий впервые сделал им визит, она нашла случай заметить: «Как говорит Соломон, механики, плавающие по морям на кораблях, видят странности матросской натуры!» Заметив, что гость переменился в лице, она замолчала и пристально посмотрела на него.
– Соломон говорит?.. О!.. Миссис Рут, – пробормотал молодой викарий, сильно покраснев, – признаюсь… я не…
– Это мой муж! – воскликнула она и откинулась в кресле. Когда она сообразила, какая тут произошла забавная двусмысленность, она стала хохотать до слез, в то время как викарий, напряженно улыбаясь, в глубине души своей жалел ее как полоумную; он еще не был знаком с манерами весомых женщин. Впоследствии они очень подружились: узнав, что она не хотела быть непочтительной, он стал считать ее весьма достойной особой, а со временем научился стойко выслушивать мудрые изречения Соломона.
– «Для меня, – так цитировала она своего Соломона, – куда лучше, когда шкипер скучнейший болван, а не плут. С дураком можно иметь дело, а плут проворен и увертлив».
Такое легкомысленное обобщение было сделано на основании лишь одного отдельного случая: несомненная честность капитана Мак-Вера отличалась тяжеловесностью глиняной глыбы.
Что же касается мистера Джакса, неспособный к обобщениям, неженатый и непомолвленный, он по-иному изливал свои чувства старому приятелю, с которым служил прежде на одном судне; в настоящее время этот приятель исполнял обязанности второго помощника на борту парохода, совершавшего рейсы в Атлантическом океане.
В первую очередь он всегда выдвигал достоинства восточного плавания, намекая на его преимущества перед рейсами Западного океана. Он превозносил прелести неба, морей, кораблей и легкой жизни Дальнего Востока. «Нань-Шань» он ставил наряду с первоклассными кораблями.
«У нас нет мундиров с медными пуговицами, но зато мы живем здесь как братья, – писал он. – Мы все столуемся сообща и живем, как боевые петухи… Вся черная команда – отличная, лучших ребят и на заказ не сделаешь, а старый Сол, старший механик, сухая палка. Мы с ним приятели. Что касается нашего старика, то более тихого шкипера не сыскать. Подчас можно подумать, что у него не хватает ума открыть какое-нибудь упущение. А между тем это не так. Не может этого быть. Он капитанствует уже не первый год. Глупостей он не делает и управляет своим судном, никому не надоедая. Мне кажется, у него не хватает мозгов искать развлечений в ссорах. Его слабостями я не пользуюсь. Считаю это недопустимым. За пределами своих обязанностей он как будто понимает не больше половины того, что ему говорят. Над этим мы иногда посмеиваемся; но, в общем, скучно быть с таким человеком во время долгого плавания. Старина Сол уверяет, что капитан не очень разговорчив. Неразговорчив? О боже! Да он никогда не говорит! Как-то я разболтался под его мостиком с одним из механиков, а он, должно быть, нас слышал. Когда я поднялся, чтобы стать на вахту, он вышел из рубки, внимательно оглянулся кругом, нагнулся, чтобы взглянуть на боковые огни, посмотрел на компас, покосился на звезды. Это его обычная процедура. После этого он спросил: “Это вы разговаривали там, в проходе, у левого борта?” – “Да, сэр”. – “С третьим машинистом?” – “Да сэр”. После этого он переходит на штирборт, усаживается под навесом на свой складной стульчик и в течение получаса не издает ни звука, кроме того, что чихнул раз. Погодя немного, вижу – поднялся, переходит на мою сторону и говорит: “Не могу понять, о чем это вы можете говорить? Битых два часа. Я не осуждаю вас. Я видел, как люди на берегу упражняются в разговорах целый день и продолжают это занятие вечером за кружкой. Вероятно, повторяют по десять раз то же самое. Не могу понять”.
Слыхал ты когда-либо что-нибудь подобное? И так спокойно все это проговорил. Мне прямо жаль стало его. Но иногда и он все-таки раздражается. Конечно, никто никогда не старается досадить ему, хотя бы оно и стоило того. Но это не стоит. Он до того наивен, что, если бы ты вздумал показать ему нос, он бы только серьезнейшим образом подумал, что с тобой случилось что-то неладное. Он слишком тяжеловесен, чтобы беспокоить себя этим. Вот в чем дело».
Так писал мистер Джакс своему приятелю, занятому в Западно-океанских рейсах, – от полноты души и живости воображения.
Это было его искреннее мнение. Не имело смысла как-либо воздействовать на такого человека. Если бы на белом свете было много таких людей, жизнь показалась бы Джаксу незанимательной и ничего не стоящей. Не он один придерживался такого мнения о капитане. Даже море, словно разделяя добродушную снисходительность мистера Джакса, никогда не пугало этого молчаливого человека, редко поднимающего глаза и невинно странствующего по водам с единственной целью добыть пропитание, одежду и кров для трех человек, оставшихся на суше. Конечно, он был знаком с непогодой. Ему случалось и мокнуть, и уставать, терпеть невзгоды, но он тотчас же об этом забывал. Потому-то он и имел основания в своих письмах домой неизменно сообщать о хорошей погоде. Но ни разу еще не довелось ему увидеть непомерную силу и безудержный гнев – гнев, который истощается, но никогда не утихает, гнев и ярость неуемного моря. Он знал о нем подобно тому, как все мы знаем, что существуют на свете преступления и подлость. Он слыхал об этом, как слышит мирный горожанин о битвах, голоде и наводнениях – и, однако, не понимает значения этих событий, хотя, конечно, ему приходилось вмешиваться в уличную драку, оставаться иной раз без обеда или вымокнуть до костей под ливнем. Капитан Мак-Вер плавал по морям так же, как некоторые люди скользят по поверхности жизни, чтобы затем осторожно опуститься в мирную могилу; жизнь до конца остается для них неведомой; им ни разу не открылись ее вероломство, жестокость и ужас. И на суше, и на море встречаются такие люди, счастливые… или забытые судьбой и морем.
