Уинифред немного перестроилась. Она была готова относиться к Гудрун как к одной из прислужниц. Теперь ей стало ясно, что их отношения будут скорее дружественными. Это ее обрадовало. Слишком много было вокруг людей, занимавших по отношению к ней более низкое положение. С ними девочка держалась снисходительно, с добродушным юмором.
Гудрун была совершенно спокойна. Она не придавала большого значения этому визиту и относилась к нему скорее как к театральному зрелищу. Однако Уинифред была независимым, ироничным ребенком, и Гудрун понимала, что той в жизни придется трудно. Девочка понравилась ей и заинтересовала. При первой встрече обе чувствовали себя неловко. Ни Уинифред, ни ее будущая учительница не обладали светским тактом.
Однако вскоре они встретились в мире игры и фантазии. Уинифред признавала только похожих на себя людей — веселых и насмешливых. К любимым животным она относилась серьезно, все же остальное вызывало у нее веселую иронию. Что до питомцев, то на них она выплескивала всю нежность и дружеское участие, — прочие отношения принимала как скучную неизбежность.
У нее была собака — пекинес по кличке Лулу, девочка его очень любила.
— Давай нарисуем Лулу, — предложила Гудрун, — и постараемся показать, что есть в нем такого, чего нет в других собаках.
— Лапочка! — воскликнула Уинифред и, бросившись к собаке, сидевшей с задумчивым видом на каминной плите, покрыла поцелуями ее пучеглазую мордочку. — Милый, хочешь, тебя нарисуют? Хочешь, мамочка нарисует твой портрет? — Она радостно засмеялась, повернулась к Гудрун и сказала: — Давайте!
Они взяли карандаши, бумагу и приготовились рисовать.
— Красавец мой! — воскликнула Уинифред, тиская собаку. — Сиди смирно, а мамочка нарисует тебя. — Пучеглазая собака смотрела на девчушку с печальным смирением. Уинифред горячо расцеловала Лулу и сказала: — Интересно, что у меня получится? Уверена, ничего хорошего.
Рисуя, она тихо хихикала, иногда у нее вырывалось:
— Радость моя, какой же ты красивый!
Со смехом Уинифред бросалась обнимать пекинеса, она выглядела при этом виноватой, как будто обижала его. Песик сидел не шевелясь, с выражением вынужденной старческой покорности на темной плюшевой мордочке. Уинифред рисовала неторопливо, склонив голову набок; напряженная тишина обволакивала ее, в глазах застыло озорное выражение. Казалось, она колдует. Но вот девочка закончила рисовать, перевела взгляд с собаки на рисунок и воскликнула с неподдельным сожалением и одновременно с озорным лукавством:
— Красавец мой, зачем это все?
Она сунула рисунок собаке под нос. Лулу отвел мордочку в сторону, как бы переживая чувство обиды и разочарования, а девочка порывисто расцеловала выпуклый лобик.
— Это Лулу! Это малыш Лулу! Взгляни на рисунок, дорогой! Взгляни на свой портрет — его нарисовала мамочка!
Уинифред сама бросила взгляд на рисунок и засмеялась. Потом еще раз поцеловала собаку и со скорбным видом направилась к Гудрун, чтобы теперь показать рисунок ей.
На бумаге было гротескное изображение смешного зверька. Рисунок был настолько живой и комичный, что Гудрун не могла не улыбнуться. Стоя рядом, Уинифред радостно хихикала и говорила:
— Совсем не похоже, правда? Он гораздо красивее. Он так прекрасен, Лулу, прелесть моя. — И она опять бросилась обнимать погрустневшую собаку. Пекинес смотрел на маленькую хозяйку печальными глазами, укоризна во взгляде несколько смягчалась его преклонным возрастом. Девочка порхнула назад к рисунку и засмеялась от удовольствия.
— Совсем не похоже, правда? — сказала она Гудрун.
— Нет, очень похоже, — ответила Гудрун.
Девочка бережно держала в руках рисунок, всюду носила его с собой и смущенно предлагала всем посмотреть.
— Посмотри! — сказала она и сунула отцу рисунок.
— Да это же Лулу! — воскликнул он, с удивлением рассматривая изображение. Его дочь, стоя рядом, издала довольный смешок.
Когда Гудрун впервые пришла в Шортлендз, Джеральд был в отъезде. Но в первое же утро после возвращения он ждал ее прихода. Утро было теплое и солнечное. Джеральд бродил по саду, разглядывая цветы, которые проклюнулись в его отсутствие. Он был, как всегда, подтянут, чисто выбрит, белокурые волосы, вспыхивающие золотом на солнце, тщательно причесаны на косой пробор, короткие светлые усики аккуратно подстрижены, в глазах — добрая озорная усмешка, которая многих вводила в заблуждение. Он был в трауре, одежда хорошо сидела на его плотном теле. Однако когда он останавливался перед клумбами, любуясь цветами, отчуждение и тревога обволакивали его, словно ему чего-то не хватало.
Джеральд не заметил, как подошла Гудрун. На ней было синее платье и желтые шерстяные чулки, как у детей из сиротского приюта. Джеральд смотрел на нее с удивлением. Ее чулки всегда приводили его в замешательство. Бледно-желтые чулки и тяжелые черные туфли. Уинифред — она играла в саду с гувернанткой и собаками — мигом подлетела к Гудрун. На девочке было платье в черно-белую полоску. Волосы были подстрижены довольно коротко и доходили полукругом до плеч.
— Сегодня мы будем рисовать Бисмарка, да? — спросила она, беря Гудрун под руку.
— Хорошо. Тебе этого хочется?
— Да! Очень! Просто ужасно! Сегодня Бисмарк чудо как хорош — такой энергичный. А какой большой — прямо лев! — Девочка насмешливо захихикала над таким преувеличением. — Настоящий царь зверей.
— Bonjour, Mademoiselle
[72]
, — приветствовала Гудрун француженка, изогнувшись в легком поклоне, такие поклоны Гудрун терпеть не могла.
— Winifred veut tant faire le portrait de Bismarck! Oh, mais toute la matinée… «Сегодня утром мы будем рисовать Бисмарка!» — говорит она. С est un lapin, n’est-ce pas, mademoiselle
[73]
?
— Oui, c’est un grand lapin blanc et noir. Vous ne l’avez par vu
[74]
? — спросила Гудрун на хорошем, но несколько тяжеловатом французском.
— Non, mademoiselle, Winifred n’a jamais voulu me le faire voir. Tant de fois je lui ai demandé, «Qu’est-ce donc que ce Bismarck, Winifred?» Mais elle n’a pas voulu me le dire. Son Bismarck, c’était un mystère
[75]
.
— Oui, c’est un mystère! Мисс Брэнгуэн, подтвердите, что Бисмарк — загадка, — воскликнула Уинифред.
— Бисмарк — загадка, Bismarck, c’est un mystère, der Bismarck, er ist ein Wunder
[76]
— Эти слова Гудрун произнесла как магическую формулу.
