– Поэтому ночь за ночью ты страдал, чтобы не пришлось ни перед кем оправдываться.
Бедняга тяжело вздохнул. Ему следовало бы догадаться, что Пенелопа не оставит эту тему без внимания.
– Тебя не должно это волновать.
– Но все же мне не все равно, – оспорила она. – Вернемся к теме.
Габриэль искоса посмотрел на спутницу.
– Пойми, Габриэль! Чтобы я смогла помочь тебе, ты должен будешь рассказывать мне и о более неприятных вещах.
Так он и думал. Габриэль отвернулся и принялся рассматривать голые деревья: каждый крутой изгиб, каждая сломанная ветка сразу бросились в глаза. Так вот каким он предстанет перед Пенелопой, если откроется ей? Таким же израненным и обнаженным?
– Мы можем начать разговор с чего-нибудь более приятного, – предложила она.
Единственная, но огромная капля дождя подобрала удачный момент и упала прямо на скулу Габриэля.
– Тогда о погоде тоже не поговоришь, – медленно протянул он, вытирая с лица брызги. – Она выглядит какой-то зловещей. – Он взглянул на хмурое небо. Да, именно зловещей.
Лорд Бромвич решил, что пора ему отдохнуть от расспросов Пенелопы.
– Нам пора возвращаться.
Пенелопа бросила на него взгляд, более подходящий воспитательнице – наставнице нерадивых учеников, норовивших сбежать с уроков.
– Едва ли могу сказать, что устала, – возразила она. – Да и ты – вряд ли.
– А Картер? – буркнул Габриэль.
Пенелопа проигнорировала вопрос и продолжила путь.
Проклятье. Габриэль же может просто развернуться и пойти своей дорогой. Картер – он уверен – был бы только рад последовать за ним. Пожалуй, единственный способ избежать ее вопросов – запретить Аллену пускать непрошеную визитершу в Викеринг-плейс. Однако без помощи Пенелопы суд определенно признает его безнадежным сумасшедшим. От одной мысли об этом сердце застыло в груди.
– Тогда с ликованием в преисподнюю, – прорычал он; собственный голос показался ему жестким и грубым. Но теперь его это не волновало. Пенелопа в любом случае добьется своего. – Спрашивай все, что тебе нужно, лишь бы я выздоровел.
Пенелопа остановилась и развернулась лицом к Габриэлю. Он последовал ее примеру, их глаза встретились.
– Ты осознаешь, что, несмотря на все наши усилия, болезнь может оказаться неодолимой?
Габриэль не отрывал от нее взгляда.
– Но если мы не будем делать ничего, то шансы у моего недуга вырастут многократно, – резюмировал он.
– Верно, – кивнула спутница и прошла вперед, свернув на узкую тропу. Габриэль неспешно и с осторожностью последовал за ней. Эта тропа видела лучшие дни во времена, когда Викеринг-плейс был загородным имением, но теперь местами она заросла мхом, местами покрылась рытвинами. К тому же немудрено было споткнуться о корни, вылезавшие из-под земли.
Когда Габриэль наконец догнал Пенелопу, она спросила:
– Твои прежние приступы похожи на тот, что мне довелось увидеть?
Габриэль начал подозревать, что Пенелопа пытается поймать его на слове.
– Я ведь уже говорил, что не помню, – натянуто произнес он. – Но если учесть свидетельства очевидцев, предполагаю, что нет. Не похожи.
Боже! Он говорит так уклончиво! Сейчас его фразы напоминают ответы дворецкого, предлагающего гостям подождать, пока тот осведомится, дома ли хозяева. Но почему-то именно теперь ему показалось наиболее разумным ничего не говорить от своего лица.
– Мне также сообщали, что каждый новый приступ – хуже предыдущего.
Казалось, Пенелопа обдумывала услышанное.
– А ты испытывал нечто схожее до того, как вернулся с войны? – после паузы спросила она.
Габриэль резко мотнул головой. Облегчение отразилось на лице Пенелопы. По крайней мере так показалось ему. А определить однозначно было трудно, ведь капюшон закрывал половину ее лица.
– Хорошо. Помнишь ли ты, когда произошел первый приступ?
Как будто такое забывают. Ведь это как минимум второе ужаснейшее событие в его жизни.
– Девять месяцев назад.
Пенелопа осмотрелась, остановившись у тупика – здесь тропа обрывалась. Она сняла капюшон, чтобы получше рассмотреть Габриэля. Ее глаза казались неестественно круглыми от удивления.
– Но ведь война к тому моменту уже четыре года как закончилась.
– Верно.
– Это так… – выражение ее лица сменилось с недоверчивого на настороженное… – необычно, – подобрала она слово, казавшееся ей наиболее подходящим.
Габриэль приподнял бровь.
– Я так понимаю, «необычно» – значит не слишком-то хорошо.
Пенелопа вздрогнула.
– Я сказала «необычно» лишь потому, что ожидала совсем другого ответа. Я предполагала, что приступы, как результат утомления от битв, начались практически сразу же после возвращения с войны. Возможно, даже до.
Пенелопа скрестила руки на груди, нервно сжав пальцы. Прежде Габриэль не замечал у нее такой привычки. И сейчас впору было нервничать ему, ведь ее волнение подрывало веру в успех.
– Полагаю, теперь ты подозреваешь, что это безумие не имеет ничего общего с пережитой мной войной и проблема только во мне самом, – заключил он.
– Скажем так… раньше мне не приходилось сталкиваться с ситуациями, когда последствия каких-либо событий проявлялись после такого долгого затишья – целых четыре года.
В голову Габриэля закралась очередная обескураживающая мысль.
– Что ж, тогда, вероятно, у меня были какие-то другие симптомы, начавшиеся во время или сразу после войны, – предположил он.
– Ну конечно! – Голос Пенелопы звучал так оптимистично, что Габриэль не удержался и раздраженно хмыкнул.
– Я счастлив, что мое ничтожество доставляет тебе столько радости.
Ее щеки покраснели.
– Как бесчувственно с моей стороны, – признала она.
– Ты бессердечна, – констатировал он, но слегка улыбнулся, чтобы у Пенелопы не осталось сомнений в шутливом настрое разговора.
Она улыбнулась в ответ.
– Расскажи мне о приступах.
Ее просьбы оказалось достаточно, чтобы стереть с лица Габриэля и тень улыбки. Пен ободряюще кивнула. Габриэль постарался вспомнить все о тех давних днях, когда внезапные головокружения и непостижимые вспышки паники были худшей его проблемой.
– Впервые я заподозрил неладное во время бала на Пиренейском полуострове. Это произошло вскоре после победы Веллингтона под Виторией. Воздух переполняло ликование. – Габриэль смотрел далеко вперед, словно рассказывал Пенелопе некую интересную историю, никогда не происходившую с ним на самом деле. – Несмотря на то что война на Пиренейском полуострове продолжалась еще десять месяцев, все знали, что у Наполеона больше нет власти в Испании.
