– Вот, я засовываю его внутрь. Видите? Лезвие не доходит до конца разреза.
Амелия подошла ближе и посмотрела. Она сказала:
– Ты сделал это дважды. Разрезал один раз, а потом снова. – Она обратилась ко мне: – Смотрите. Вот первый разрез, а вот и второй.
– Не верю, что Фредерик способен на такое, – сказал я.
– Откуда вы знаете? Он вечно делает ужасные вещи, – ответила Амелия.
Гувернантка сказала:
– Амелия, умолкни. Ты ведешь себя очень неприлично.
Но девочка закричала на брата:
– Смотри, что ты сделал со своей курткой! Мама сильно разозлится.
– Да, – крикнул он. – А я свалю все на тебя. Чтобы ты так не врала.
Он подошел к ней, но девочка и гувернантка отскочили в стороны, не желая, чтобы этот окровавленный мальчик прикоснулся к ним. С размазанными по куртке и лицу запекшимися пятнами крови он походил на какого-то персонажа из готической мелодрамы. Я сделал шаг вперед, вытянул руку и преградил ему путь.
– Ведите себя как джентльмен, – сказал я.
Похоже, это возымело действие. Он остановился и засунул нож в ножны.
Маленькая гувернантка поблагодарила меня, словно я совершил геройский поступок. Потом она присела, поцеловала рыдающего малыша и сказала:
– Дети, посмотрите, как вы напугали бедного Сэмми.
С изумлением я увидел, что все дети поспешили успокоить младшего братика, обнимая его и взъерошивая волосики у него на голове, доставая из карманов маленькие подарочки. Возбужденные от того, что они наговорили и сделали, дети стали плакать и обнимать друг друга. Амелия утешительно поцеловала Фредерика, держась подальше от его окровавленного рукава, и казалось, что они позабыли все жестокие обиды, которые только что наговорили друг другу. Какой контраст с моей собственной семьей!
Мы отправились дальше. Я шел рядом с гувернанткой вслед за детишками.
Она сказала, что ее зовут Хелен Карстерс и что она знает, кто я. Я спросил, нравится ли ей работа. Она замялась и ответила:
– Я очень люблю этих детей.
Возможно, она заметила мое удивление, поэтому улыбнулась и сказала:
– Они не всегда такие беспокойные, как теперь.
Потом Хелен заговорила про трудности положения гувернантки, находящейся между семьей и заработком. Она признала, что в поиске работы выбор у нее был небольшой, и рассказала:
– Мама овдовела, на руках остались еще двое детей, и все они теперь полностью зависят от меня.
Сколько платят гувернанткам? Пятнадцать фунтов в год? Конечно, это очень мало, поскольку ей полагается проживание и питание. Если ее родственники так в ней нуждаются, то их положение, должно быть, совершенно безнадежное.
Мы выяснили, что оба любим поэзию Китса, романы Джейн Остин и сестер Бронте. Она сама учит немецкий и уже начала читать Гёте. Она тоже любит музыку и по вечерам тайком спускается по лестнице, чтобы послушать, как кто-нибудь играет в гостиной.
Я спросил:
– Хозяева к вам хорошо относятся?
– Мы с мистером Гринакром подолгу беседуем о книгах и разных идеях, – ответила она.
Потом помолчала и сказала:
– Миссис Гринакр была очень добра ко мне, но попала под сильное влияние жены настоятеля. Боюсь, что миссис Куэнс за что-то меня не любит.
«Вы молоды, умны и не безобразны. Вот в чем причина», – подумал я.
Я рассказал ей, что ненавижу миссис Куэнс за ее ханжеское самодовольство и мерзкую способность причинять неприятности. Хелен помолчала и сказала нечто странное:
– Такие люди в итоге наказывают себя сами.
Мы поговорили об отдаленности нашего местечка, и она спросила:
– Вам тут не одиноко, вдали от всего мира?
Я ответил, не подумав:
– Только когда я с другими людьми.
Она засмеялась и сказала:
– Тогда замечательно, что настало время нам расстаться.
Я не заметил, как мы дошли до поворота на нашу улицу, где мы и распрощались.
Теперь, когда у меня появилась возможность близко разглядеть ее, я увидел, что она не очень хорошенькая: бедняжка слегка косит, но она вдумчива и умна.
* * *
Открытое проявление эмоций! Непредсказуемость! Другая семья – иностранное государство. Почему мы были так сдержанны? Потому ли, что нам всегда приходилось думать – не разгневает ли папу чрезмерное проявление чувств? Если я отвечал ему слишком весело, папа кричал: «Не допущу таких настроений». Теперь до меня дошло, что из нас всех только он проявлял свои чувства свободно.
Когда я вошел в гостиную, они были так возбуждены, что не заметили меня. Мама стояла, улыбаясь и хлопала в ладоши, а Эффи ходила перед ней по комнате, демонстрируя пышное красное платье, которое я никогда раньше не видел. Мама внимательно смотрела на дочь. Я заговорил, и когда они повернулись ко мне, ее улыбка угасла.
– Евфимия примеряет платье, сшитое для бала, – сказала она тоном, предполагающим, что мне будет неинтересно.
Эффи, однако, улыбнулась и сделала глубокий реверанс.
Мама сказала:
– На тебе оно смотрится почти так же хорошо, как на мне. Когда-то я была очень хорошенькой.
Голос ее дрогнул, и она поспешила из комнаты.
Эффи закружилась вокруг меня, чтобы показать наряд. Платье открывало ей руки и плечи, и из-за того, что оно было не закончено, спина тоже была сильно открыта. Наверное, я покраснел, потому что Евфимия засмеялась и сказала:
– Ты смущен? Совсем еще недавно мы с тобой купались в одной ванне.
С насмешливой улыбкой она вышла из комнаты.
Девять часов
Прямо перед обедом я зашел на кухню и увидел, как мама пытается достать банку с верхней полки. Она поднялась на цыпочки и пыталась дотянуться. Какие быстрые, нервные движения. Интересно, почему она не может все делать более плавно, а вечно суетится, словно мир вот-вот исчезнет и нужно скорей закончить то, что запланировано. В поношенном, залатанном платье она казалась ужасно худой. Мне захотелось крепко ее обнять, но ей было не до того.
Я помог матушке достать банку.
Половина десятого
Думаю, что подвел маму. Надо было оказать ей больше помощи с этим гусем. И не знаю, почему прошлым вечером я так сказал про рубашку. Конечно, я обидел матушку, но зачем? Почему я испытываю желание ранить ее, и часто именно в тот момент, когда она хочет выразить мне свою любовь? То, что она сказала мисс Биттлстоун, не было жестоким намерением унизить меня. Она просто делилась переживаниями.
Поэтому после обеда я дождался, когда Евфимия выйдет из комнаты, и произнес:
