– Наклонись, – тихо приказываю я.
Ана молча подчиняется.
– Мы здесь, потому что ты согласилась, Анастейша. И ты от меня убегала. Я ударю тебя шесть раз, можешь считать со мной вместе.
Она по-прежнему молчит.
Я задираю на ней халат, обнажая роскошную задницу. Провожу пальцами по ягодицам, по бедрам. Меня бьет дрожь.
Вот оно! То, чего я хочу! К чему я стремился…
– Запомни: не смей от меня убегать! А еще ты закатывала глаза. Ты знаешь, что мне это не нравится. – Я делаю глубокий вдох, наслаждаясь мгновением, силясь унять колотящееся сердце.
Мне это нужно. Я – вот такой.
Она справится.
Она еще ни разу меня не разочаровала.
Удерживая ее одной рукой за поясницу, достаю ремень. Делаю еще один глубокий вдох, концентрируясь на предстоящей задаче.
Ана не убежит. Сама меня попросила. Я повторяю это, как мантру, но правда заключается в том, что сейчас я не смогу остановиться, даже под страхом потерять ее навсегда. Больше никаких отговорок и полумер. Добро пожаловать в мир тьмы.
Я замахиваюсь и сильно бью ее по заднице. По обеим ягодицам. Она вскрикивает от неожиданности. Но не считает… и слово-стоп не говорит.
– Считай, Анастейша! – командую я.
– Раз! – кричит она.
Ладно… это не стоп-слово.
Ударяю еще раз.
– Два! – вопит она.
Вот так, детка, выплесни все наружу. Посмотри на мир моими глазами.
Снова бью.
– Три! – морщится она.
У нее на заднице тройной след от ремня. Добавляю четвертую полосу.
Никто тебя не услышит, детка. Кричи, сколько хочешь.
Ремень опять взлетает. Я чувствую себя богом.
– Пять, – всхлипывает Ана, и я замираю в ожидании стоп-слова. Но она молчит.
И последний на удачу.
– Шесть, – хрипло, полузадушенно шепчет Ана.
Я роняю ремень, полностью отдавшись сладкой эйфории наслаждения. Точно пьяный, нечем дышать; наконец-то насытился! Жажда крови, боли и криков удовлетворена, и по венам разлетается наслаждение – самый острый наркотик из всех возможных. Ой, девочка моя, прекрасная, униженная и поверженная моя девочка! Твои руки дрожат, твой мир распадается на части, сейчас ты чувствуешь мою власть, как никогда. Боль все делает настоящим, куда более реальным, чем пустое соглашение на бумаге. Боль станет навечно частью тебя. Но сейчас я хочу зацеловать каждый дюйм твоей кожи. Получилось! Как я и хотел. Я раскрываю объятия, притягиваю ее к себе.
– Пусти. Не надо… – Она вырывается, отталкивает меня, сопротивляется, точно разъяренная кошка. Шипит: – Не трогай меня!
Лицо у нее в красных пятнах, заплаканное, в носу шмыгает, темные волосы перепутались, но эта девушка еще никогда не выглядела столь прекрасной… и в то же время злющей.
Ее гнев окатывает меня приливной волной.
Бесится. По-настоящему…
Ладно, про злость я не подумал. Я вообще ни о чем не думал, желая только разрушать и унижать. Эти моменты… наивысшая точка безумия, полное забытье. Маньяк. Псих. Почему Ана смотрит на меня с ненавистью? Никто никогда не смотрел на меня такими полными обиды глазами.
Дай ей прийти в себя. Сейчас накатят эндорфины.
Она размазывает слезы по лицу.
– И вот такое тебе нравится? Я в таком виде?!
Утирает сопли рукавом халата.
Моя эйфория сразу же тает. Я ничего не понимаю, я бессилен, полностью парализован ее яростью. Слезы мне понятны и знакомы, а вот злость… отзывается где-то внутри меня, и даже думать не хочется…
Не суйся туда, Грей.
Почему она меня не остановила? Не воспользовалась стоп-словом? Она заслуживала наказания. Убегала от меня. Закатывала глаза.
Вот что последует, если ты не будешь меня слушаться, девочка.
Она злится. Голубые глаза распахнуты широко и ясно, и в них – только боль, ярость и внезапное, леденящее прозрение.
Черт. Что я натворил?
Приходит отрезвление.
Я совершенно растерян, я будто на краю глубокой пропасти, отчаянно пытаюсь подобрать слова, чтобы все исправить, но в голове у меня пусто.
– Какая же ты сволочь, – шипит Ана.
Я задыхаюсь, как будто это она хлестнула меня ремнем… Дерьмо!
Она увидела меня насквозь.
Увидела чудовище.
– Ана, – шепотом умоляю я. Пусть она перестанет. Я хочу обнять ее, забрать ее боль. Пусть выплачется у меня на руках.
– Не смей называть меня Аной! Сперва разберись с дерьмом в своей душе! – рявкает она и уходит прочь, тихо закрыв за собой дверь. Я ошеломленно смотрю ей вслед, слова звенят в ушах.
Какая же ты сволочь.
От меня еще никто в жизни так не уходил. Какого черта? Я машинально провожу рукой по волосам, пытаясь объяснить себе ее реакцию – и свою собственную. Пусть идет. Я не сержусь… Поднимаю ремень с пола, подхожу и вешаю его на крючок на стене. Один из лучших моментов в моей жизни. Всего минуту назад мне было так легко, все сомнения, разделявшие нас, разрешились…
Теперь она знает, как оно, и можно двигаться дальше. Я предупреждал. Таким, как я, нравится причинять боль.
Но только тем женщинам, которые сами такое любят.
Мне все больше не по себе.
Перед глазами снова непрошеным образом встает ее лицо – испуганное, обиженное. Мне не по себе. Я привык к женским слезам, я такой.
Но Ана?
Опускаюсь на пол, прислоняюсь затылком к стене, роняю руки на колени. Пусть выплачется. Ей станет легче. У женщин так и бывает, по моему опыту. Надо дать ей побыть одной, потом пойти за ней и предложить заботу и внимание. Она не воспользовалась стоп-словом. Сама меня попросила. Хотела попробовать, как всегда, любопытство пересилило. Пробуждение оказалось грубоватым, вот и все.
Какая же ты сволочь.
Закрываю глаза и невесело улыбаюсь. Да, Ана, да, я такой, и теперь ты об этом знаешь. Теперь можно продолжить наши отношения… Подписать соглашение. Или что там у нас?
Эти мысли не утешают, тревога растет. Как она затравленно смотрела на меня, как зло, обвиняюще, презрительно сверкала глазами… увидела меня насквозь. Чудовище.
Вспоминается Флинн: «Не концентрируйтесь на негативе, Кристиан, вам необходимо принимать себя таким, какой вы есть. Вы – вовсе не чудовище, просто, когда с детьми обращаются плохо, они всегда обвиняют в этом себя. Так уж они устроены».
