– Сами знаете.
Я хватаю ртом воздух, вновь чувствуя себя беспомощным ребенком. Одержимым яростью. И страхом.
Внутри меня вздымается тьма.
– Это другое, – шиплю я сквозь зубы, силясь сдержаться.
– Да, другое, – соглашается Флинн.
Но я невольно вспоминаю ярость Аны.
«Тебе и правда это нравится? Нравлюсь я такая?»
– Я понимаю, что вы хотите сказать, доктор, но ваше сравнение несправедливо. Ради бога, она взрослая и добровольно дала согласие! Она могла бы воспользоваться стоп-словом. Могла бы меня остановить! Но не остановила.
– Да, конечно. – Он успокаивающе вскидывает руки. – Я просто для иллюстрации, без сантиментов, Кристиан. Вы рассердились и вполне имеете на это право. Я не намерен сейчас начинать все заново; вы явно страдаете, а ведь смысл наших встреч – дать вам возможность принимать себя и чувствовать себя комфортно. – Он делает паузу. – Та девушка…
– Анастейша, – с раздражением подсказываю я.
– Анастейша. Очевидно, она оказала на вас очень сильное воздействие. Ее уход обострил ваш невротический страх быть брошенным и посттравматическое стрессовое расстройство. Понятно, что она значит для вас гораздо больше, чем вы сами готовы признать.
Я делаю резкий вдох. Так вот почему мне так больно? Потому что она столько для меня значит?
– Вам следует стремиться к тому, чего вы хотите, – продолжает Флинн. – И мне кажется, вы хотите быть с этой девушкой. Вам ее не хватает. Вы хотите быть с ней?
Быть с Аной?
– Да, – шепчу я.
– Тогда вам нужно сосредоточиться на этой цели. И мы опять возвращаемся к тому, о чем я твердил вот уже несколько встреч, – краткосрочной терапии, ориентированной на решение проблем. Если девушка вас любит, как сама сказала, значит, и она страдает. Поэтому я повторю вопрос: вы не рассматривали более традиционные отношения?
– Нет, не рассматривал.
– Почему?
– Никогда не приходило в голову…
– Что ж, если она не готова стать вашей сабой, вы не сможете играть роль Дома.
Я сердито смотрю на него. Это не роль, это моя суть. И вдруг на ум приходит одно из ранних писем к Анастейше. Мои же слова: «Ты не понимаешь главного – в отношениях доминанта и сабы именно саба обладает властью. То есть ты. Повторяю, именно ты обладаешь всей полнотой власти, не я». Если она не хочет этого делать…
Внутри шевелится надежда.
Смогу ли я построить ванильные отношения с Анастейшей?
У меня шевелятся волосы.
Черт.
Может быть.
А если смогу, примет ли она меня?
– Кристиан, несмотря на ваши сложности, вы проявили себя невероятно способным человеком. Таких, как вы, мало. Задавшись целью, вы ее добиваетесь… обычно превосходя даже собственные ожидания. Сегодня я вас слушал и отчетливо понимал, что вы стремились привести Анастейшу в свой мир, но не учли ее неопытность и ее чувства. По-моему, вы так сосредоточились на достижении цели, что упустили из виду ваш совместный путь.
Перед моим мысленным взором мелькают события прошедшего месяца: как Ана упала у меня в кабинете, как искренне смутилась при встрече в магазине, вспоминаю ее умные, насмешливые е-мейлы… как она не лезла за словом в карман… как смеялась… тихое упрямство… И вдруг осознаю, что я наслаждался каждой минутой. Каждой бесящей, отвлекающей, чувственной, страстной минутой… О, да! Мы совершили удивительное путешествие, мы оба… Ну, уж я точно.
Мысли мои принимают более мрачное направление.
Она не сознает всей глубины моей испорченности, не знает темноту моей души, не знакома с моим внутренним чудовищем. Не следует ли оставить ее в покое?
Я ее недостоин. Она не может меня любить.
И, даже думая об этом, я уже понимаю, что не в силах отказаться от нее… если она меня примет.
Флинн привлекает мое внимание:
– Поразмышляйте, Кристиан. Вас, возможно, удивит то, что я вам сейчас скажу, но все, что вы мне рассказали, наводит на одну мысль. В вашем случае определенно наметился прогресс. То, что вы испытываете к этой девушке, Анастейше, имеет название. Это влюбленность, Кристиан. Самое нормальное из всех чувств. Вы можете быть счастливы с этой девушкой.
Я замер, потрясенно глядя на него. То, о чем он говорит, невозможно.
– Сейчас мы закончили. Давайте встретимся через несколько дней и обсудим некоторые другие моменты, о которых вы упомянули. Я попрошу Джанет связаться с Андреа и назначить время. – Он встает, и я понимаю, что пора уходить.
– Да, вы обеспечили меня материалом для размышлений, – говорю я ему.
– Работа такая… Нам следует еще многое обсудить, Кристиан. – Он ободряюще улыбается, пожимает мне руку, и я ухожу, а внутри зацветает робкий бутон надежды.
С балкона разглядываю ночной Сиэтл. Тут, наверху, я недосягаем. Как говорила Ана?
В башне из слоновой кости.
Обычно мне тут спокойно, но в последнее время мое спокойствие разрушено некоей голубоглазой девушкой.
«А вы не думали попробовать отношения в ее стиле?» Слова Флинна не отступают, манят огромным числом возможностей.
А смогу ли я завоевать ее еще раз? Какая пугающая мысль!
Делаю глоток коньяка. Зачем бы ей хотеть моего возвращения? Могу ли я стать тем, кто ей нужен? Я не перестаю надеяться. Нужно что-то придумать.
Что-то меня отвлекло – движение, тень, которую я ловлю боковым зрением. Я хмурюсь. Что за?.. Оборачиваюсь… Ничего. Померещилось. Возвращаюсь в гостиную, неспешно потягивая коньяк.
Среда, 8 июня 2011
Мама! Мамочка! Мамочка спит на полу. Уже долго спит. Трясу ее за плечо. Она не просыпается. Зову ее. Не просыпается. Его здесь нет, а мамочка все равно не встает.
Пить хочется. На кухне подтаскиваю стул к раковине и пью из-под крана. Вода брызгает мне на свитер. Свитер грязный. Мамочка все спит. Мамочка, проснись! Не шевелится. Она холодная. Тащу свое одеялко и укрываю мамочку, а сам ложусь возле нее на липкий зеленый коврик.
Живот болит. Есть хочется, но мамочка все спит. У меня есть две игрушечные машинки. Красная. И желтая. Зеленая потерялась. Машинки катаются по полу, а мамочка спит. Наверное, заболела. Ищу чего-нибудь поесть. В морозилке горошек. Холодный. Медленно ем горошины. От них опять болит живот. Сплю возле мамочки. Горошек кончился. В морозилке еще что-то. Странно пахнет. Если лизнуть. Прилипает язык. Медленно ем это нечто. Противное. Пью воду. Играю в машинки и сплю рядом с мамочкой. Мамочка такая холодная и никак не встает. Дверь распахивается. Я накрываю мамочку одеялком. Черт! Какого дьявола тут случилось? Ах ты, чертова шлюха! Вот дерьмо. Херня!
