Прядью срезанных волос, которую она держала в руках, Далила обвила шею своего великого любовника и что было силы затянула узел.
8 марта любого года
Где ты был, Иван?
«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью».
Из почти народной песни
Кто жил тогда в России —
тот меня поймет
Современная почти сказка
Тридцать лет и три года, день за днем — не считая армии, отпусков, гулянок и вытрезвителей, — прожил Иван Добролюбов вместе с матерью в большой комнате большой коммунальной квартиры. Дом стоял на Большом проспекте. А работал Иван, ну конечно же, на большом заводе. Правда, был он человеком маленьким, никогда ничего не просил, не требовал. Жил, как все жили, работал, как все, и считал, что всё — в порядке вещей. Нормалёк.
Но вот однажды оторвали фрезеровщика Ивана от станка и пригласили в профком.
А там сказали:
— Работаешь ты, Иван, хорошо, а живешь плохо. А мы сейчас дом новый строим. Большой. И вот посовещались мы тут с товарищами, и решили мы в этом доме квартиру тебе дать. Как ты сам смотришь на такое наше решение?
Иван ответил:
— Давайте я для начала съезжу на дом посмотрю… Да и с матерью посоветуюсь…
— Правильно, Иван, посоветуйся. У нас страна Советов, — одобрили в профкоме.
Поехал Ваня на стройку. Сначала — на метро, потом — остановки четыре на автобусе. В автобусе ему понравилось: не переполнен, почти все мужчины сидят… Приехал. Перелез через бугры и ухабы. Обошел строящийся дом со всех сторон.
Место, выбранное для стройки, ему тоже понравилось: зелени много, дышится хорошо, совсем рядом, за шоссе, — лесок, деревенька какая-то на холме.
Несколько дней ходил Иван умиротворенный. Носил в своей душе образ будущей жизни.
Наконец — пришел в профком.
— Да, — сказал кротко, — я согласный.
— А где ты был, Иван, раньше? Что думал так долго? — ласково упрекнули его. — Не шибко, видно, нуждаешься. Пока ты размышлял, мы твою квартиру уже отдали. Товарищу, которому она нужнее…
Развел Иван руками, вздохнул невесело и домой пошел. Дома все матери рассказал. Та, конечно же, заохала, запричитала, даже слезу уронила:
— Что же мне с тобой, Ванечка, делать? Все люди как люди, все под себя гребут, один ты у меня — бестолковый. Горе мне с тобой, ох, горе горькое!..
Поехал снова Иван на стройку — взглянуть на мечту свою несбывшуюся.
Бежали по небу рваные тучи, мелкий дождичек сеял противно-препротивно, ветер зло завывал в плитах, сложенных неровным штабелем. Совсем тоскливо стало Ивану. «Утопиться, што ли? — подумал он. — Так ведь в луже не утопнешь…»
Посмотрел Иван на лесок, на деревеньку — и побрел туда.
На шоссе, на самом повороте, высоко над землей — огромный плакат. Ильич нарисованный, прищурившись в даль, указывал рукой куда-то. Под портретом — аршинными буквами: «ПРАВИЛЬНОЙ ДОРОГОЙ ИДЕТЕ, ТОВАРИЩИ!» А ниже, помельче, но все-таки тоже крупно: «В. И. ЛЕНИН». Чтобы, видимо, ни у кого сомнений не возникало. Прямо под плакатом, меж алюминиевых трубок, хорошо утоптанная тропинка. Ну, Иван, не долго думая, и пошел по ней.
Тропинка пересекла лесок и вывела к деревянному мосту через речушку. Иван уже совсем собрался было перейти по мосту на тот берег, но увидел справа неяркий костер. У куста, в брезентухе, сидел человек с удочкой. Иван подошел, достал сигареты:
— Ну как улов?
Рыбак молча поднял с травы полиэтиленовый мешочек — там, в мутной воде, трепыхалось несколько мелких рыбешек. Так же молча, пальцами, рыболов показал: дай покурить. Иван протянул пачку, чиркнул спичкой.
Сел рядом.
Странное дело: вроде и небо здесь почище, чем над стройкой, и дождичек не моросит, и ветер не завывает. Опять как-то благостно стало на душе у Ванюши.
Удильщик докурил, вынул из кармана брезентухи палочку дрожжей, деловито откусил, запил водой из большой алюминиевой кружки, что стояла поодаль.
Ваня удивился:
— Это что?
— Балдю, — коротко пояснил рыболов.
— Как так?
— Да вот так… Организм у меня чисто самогонный аппарат работает, и я балдю понемногу…
— А чего так? Выпить нечего? Не продают?
— Да нет, продают. Да купить не на что… А ты, если деньги есть, поспеши, пока не кончилось.
— Куда?
— Что «куда»?
— Куда поспешить?
— Ну ты и дурной! Ну, дурной! — искренне изумился удильщик. — В магазин, конечно. Куда же еще?
— А где я магазин найду?
Рыбак посмотрел на Ваню как на больного.
— Хм-м… В деревне, конечно. — Помолчал, потом молвил: — Иди на церковь, от моста купол с крестом хорошо виден. Вот на крест и иди. А там как раз магазин и есть — не заблудишься…
Поднялся Иван с корточек и пошел дальше. Даже без солнца купол сиял ярким диетическим желтком.
Церковь была деревянная, действующая и по сей день. Но сейчас закрыта.
Возле церкви, чуть ли не впритык, и вправду: магазин. «Стекляшка». На углу магазина — светлячком манящим — пивной ларек. Странно: пиво было, а народу — ну почти никого. Не раздумывая, Иван взял две кружки. Сдувая пену с одной, отошел в сторону.
Какой-то мужчина лет сорока, одетый по-городскому, зажав под мышкой портфель, со смаком пил пиво и говорил соседу:
— …и поверишь ли, так обиделся на родителей, что шел и мечтал: вот пойду сейчас и донесу на них! Так хотелось им отомстить! Ведь все мы были на Павлике Морозове воспитаны… А сейчас что, лучше мы стали? Те же сукины сыны… Да-а, хорошо помню: шел и мстительно мечтал…
Лоснящееся лицо мужчины блестело в свете, падающем от ларька; блудливая улыбка скользила по этому лицу.
А поодаль, уже в тени, другой — с брюшком — негромко и возмущенно басил:
— Купишь полкило колбасы, принесешь домой, а сын за один присест и умнет ее всю. Без хлеба. Ты представляешь? Всю разом! Где я денег возьму, чтобы прокормить его?!
Его худой слушатель с бородкой клинышком («Я такого на картинке в книге видел. Ну да, он на этого… на Дон Кихота похож. Точно») вдохновенно возвел очи горе:
— М-м… Я бы с хлебом и килограмм колбасы съел бы…
— Послушай, Ваня, сообразим? — вдруг услышал Иван чей-то голос.
Обернулся. Перед ним стояла когда-то, наверное, миловидная женщина. Сейчас лицо ее было фиолетово.
— Откуда вы меня знаете?
— А тебя что, и впрямь Ванькой звать? — хрипло рассмеялась женщина. — Вот и ладненько, мой сладенький… Понимаешь, Вань, похмелиться требуется, а денег — рупь всего. Скинемся?
