Три товарища несколько минут молчали. Им не надо было говорить, чтобы понять друг друга, они не хотели нарушать тишину. Все они сопротивлялись нацистской Германии, что в их стране наказывалось смертной казнью, перед которой обвиняемые подвергались ужасным пыткам в подвалах Принц-Альбрехт-штрассе, где располагалась штаб-квартира гестапо. Каждый из них это понимал, даже если не говорил вслух.
— Никого ты не предавал, — проворчал Макс. — Этот человек — тиран. С вашей стороны это сознательный шаг, который очень трудно дается вам, военным, так как вы приносили личную присягу Гитлеру. Но это незаконная присяга, лишенная всякого смысла. Мы не уголовники и не кровавые убийцы. Мы храним верность нашей концепции, в основе которой лежит человеческое достоинство. Это единственное, что истинно. Это вопрос чести, которая стоит над всяким национализмом.
— Гитлер и есть предатель родины, — горячо подхватил Фердинанд. — Он нарушил присягу служить на благо германского народа, когда превратил демократию в диктатуру. Наша совесть — вот единственный наш судья.
Мило поднял бокал, приветствуя их слова. Его лицо казалось торжественным, только взгляд продолжал оставаться тревожным. Им всем были знакомы подобные раздирающие чувства. Страна вела войну, каждый день умирали солдаты в немецкой форме. Люди, воспитанные в традициях верности и чести, не могли не испытывать чувство вины от невозможности отдать все свои силы на благо родины. Они поставили себя перед самым трагическим выбором за всю свою жизнь. Их борьба не была похожа на борьбу против немецких оккупантов в своей стране. Она была болезненнее и драматичнее, ибо они сопротивлялись хаосу.
Те, кто противопоставляет себя диктатуре, нуждаются в сильной моральной поддержке друг друга, чтобы выжить. Они ткут свою тонкую нить начиная с родственных или дружественных отношений. Макс знал о других группах сопротивления в Берлине, например о группе, которая собиралась в салоне Анны Солф, многие члены которой принадлежали к миру моды или дипломатии. У них были контакты с адмиралом Канарисом, который возглавлял службу военной разведки вермахта, и начальником штаба полковником Хансом Остером.
Фердинанд вынул из портфеля большой конверт и разложил на столе бумаги. Макс и Мило подошли ближе. Паспорта, продовольственные карточки, удостоверения личности. На фальшивых документах стояли новые штампы с орлами и свастикой.
— Вижу, службы абвера снова работают превосходно. Поздравляю, Фердинанд, — сказал Мило с улыбкой.
Фердинанд ограничился кивком головы, прежде чем повернуться к Максу.
— Теперь твоя очередь вступить в игру, старина. Встреча на том же месте, на вокзале возле зоопарка. Десятичасовой поезд. Ты их легко узнаешь. Это их настоящие фотографии.
Макс внимательно посмотрел на мужские и женские лица на документах. Как обычно, они встретятся под большими часами на перроне вокзала, рядом с которым паровозы будут выпускать тучи пара. С рассеянным видом он подойдет к отцу семейства и сунет ему в руку конверт. Глянет в глаза, дотронется до руки, чтобы подбодрить, и сразу удалится быстрыми шагами.
— Мольтке пригласил меня к себе в Крейсау, — сказал Макс глухим голосом, пряча фальшивые документы в портфель. — Его друзья хотят со мной познакомиться. Вальтер рассказывал ему обо мне.
— Значит, ты увидишь жилище «красного графа», — усмехнулся Фердинанд. — Это большая честь, поверь мне. Не многих я так уважаю, как этого мечтателя. Хельмут фон Мольтке отказался участвовать в работе магистратуры после тридцать третьего года, чтобы не быть соучастником режима. Тогда он сказал мне, что этот режим — ужасная катастрофа. Это прекрасный адвокат в области международного права, но, что самое главное, человек, внутренне не покорившийся, желающий возродить правовое государство в нашем многострадальном отечестве. Иногда я сталкиваюсь с ним в коридорах абвера. Он много путешествует и теперь ищет сторонников в скандинавских странах.
Около часа они еще обсуждали проекты будущего Германии, свободной от тирании, избегая говорить про свои личные страхи. Вереница испытаний, которая связала этих людей вместе, превратила их отношения в большую дружбу. Это было настоящее родство душ.
Настало время прощаться. На пустынной улице со сжимающимся сердцем Макс смотрел, как удаляется силуэт Мило, до тех пор пока цвет его зеленого мундира не слился с потемками.
Несколько дней спустя Ксения шла по Вильгельмштрассе. Было очень холодно, пахло снегом. Небо было серым, стальным. На фронтонах правительственных зданий болтались красные ленты, вызывая такую же смертную тоску, как и в Париже. Военные ускоряли шаг. Повернув за угол улицы недалеко от отеля «Адлон», Ксения вынуждена была показать патрулю документы, которые ей вручил сотрудник из министерства пропаганды. Глаза полицейского ничего не выражали. Под его темным взглядом она чувствовала дрожь.
Ксения не была подготовлена к тому, что увидела в Берлине. Она ощутила огромное нервное напряжение в правительственном квартале, предоставленном в распоряжение военных и штатских чиновников, которые работали в административных кабинетах, обслуживающих вооруженные силы. Тут царствовала степенность и собранность: в их уверенных действиях, раскатах голосов, которые можно было услышать перед зданиями министерств. Возле Бранденбургских ворот и Унтер ден Линден детей больше не было видно, как и стариков, которые лишь изредка осмеливались проходить мимо. Бьющееся сердце нацистской Германии требовало молодости и силы, напористой и холодной.
Посмотрев вверх, Ксения почувствовала, как давит на нее монолитная масса здания. Войдя внутрь, она уверенно поднялась по ступеням. Узнав о цели ее визита, молодая женщина в узком строгом сером костюме с заколкой на затылке провела ее по длинному мраморному коридору, вдоль которого стояли бронзовые бюсты Адольфа Гитлера и Пауля Йозефа Геббельса. Все было чрезмерным: высота потолков, пещерная широта помещений, украшенных коврами, приглушающими звуки шагов. Мегаломания нацистских руководителей была такой же, как в Древнем Риме. Ксения машинально пожала плечами. Они шли достаточно долго, так что она начала побаиваться, что не сможет выйти из этого каменного монстра. Наконец на каком-то этаже секретарь постучала в двери, после чего пригласила посетительницу войти.
Восседая под портретом фюрера за большим бюро из меди и бронзы, Курт Айзеншахт подписывал документы. Увидев Ксению, он встал. Его лицо дышало здоровьем, а безупречность застегнутого на все пуговицы костюма скрашивала его полноту — он очень поправился со времени их последней встречи.
— Дорогая мадам, я так счастлив, что вы нашли путь в Берлин.
— Я сама рада сюда вернуться, — сказала Ксения, отдавая манто секретарю.
Он поцеловал ей руку, задержав в своей больше, чем требовали приличия, но Ксения сделала вид, что ничего не случилось. Несмотря на то что в кабинете было натоплено, ей было холоднее, чем на городских улицах.
С улыбкой на губах Курт Айзеншахт указал на кресло, не отводя от нее глаз. Она села с бесстрастным лицом.
Первым нарушил молчание хозяин кабинета.
