— Они очень быстро нашли общий язык с моей дочерью, — сказала она. — Теперь бегло разговаривают по-французски. Я позаботилась, чтобы они брали частные уроки, сразу после их приезда. Феликс очень способный ученик, а Лили продолжает играть на пианино, как вы и хотели. Посмотрите, как она выросла, какая красивая. У них появились друзья в школе. Маша — прекрасная мать и очень серьезная женщина. У нее двухлетняя дочь. Вы можете на нее положиться, как и на меня.
Ксения заметила, что говорит в общих чертах, но она должна была успокоить Сару, которая пожирала глазами маленькие черно-белые фотокарточки. Она понимала печаль, которая раздирала сердце этой женщины, разлученной с детьми вот уже более двух лет.
— Почему вы не приехали к ним, Сара? — спросила она. — У вас же были готовы все необходимые документы.
Саре понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.
— Я не могла оставить свою мать и потом хотела подождать, пока Виктора выпустят из Заксенхаузена. Мы должны были уехать вместе. В марте прошлого года его действительно выпустили. Но он был такой… О боже… — Она задрожала и, уставившись в одну точку, принялась шептать, запинаясь: — У него были отморожены руки и ноги. Они там заставляют заключенных стоять на холоде часами с непокрытой выбритой головой. На двадцатиградусном морозе. И потом еще пытки, унижения. Вы и представить себе не можете. В бараках их набито десятками. У него язвы по всему телу. Его надо было лечить. Он даже не мог внятно говорить. Сейчас ему лучше, но я не знаю, оправится он когда-нибудь до конца или нет, — добавила она надтреснутым голосом, качая головой.
Ксения встала перед ней на колени и взяла ее ледяные руки в свои. Она не знала, какие слова говорить, чтобы утешить ее. Ничто не могло избавить от боли эту женщину, которая приезжала в Париж получить медаль в знак признания ее заслуг и таланта, умную и одаренную женщину, которая была такой красивой в тот день в своем элегантном платье, а теперь ни за что ни про что раздавленную беззаконным и безбожным режимом.
С печалью в сердце Ксения опустила голову на руки Сары, словно преклонялась перед ее страданиями.
— Месяц назад умерла мать, — продолжила Сара. — Для всех это было избавлением. Нам не удалось получить для нее визу. Теперь Макс с Фердинандом делают все возможное, чтобы мы смогли уехать в Швейцарию, но, с тех пор как началась война, это очень трудно осуществить.
— Виктор способен к переезду?
— Выбора все равно нет. Здесь ему нельзя оставаться. Здесь никому нельзя оставаться. Тем более, что мне повезло получить это жилье только благодаря Максу. У него мы больше не могли оставаться, было слишком опасно. Его консьержка стала нацисткой и косо смотрела на присутствие в доме еврейской семьи. Макс приносит нам еду и уголь, чтобы мы могли согреться. У остальных в квартирах стоит холод, а нормы питания такие мизерные, что это приведет к голодной смерти.
Ксения поднялась и напряженно произнесла:
— Я пыталась позвонить ему, но он не отвечает. Как он?
Сара кинула на нее быстрый взгляд, поколебалась секунду, перед тем как ответить.
— Он провел несколько дней в Силезии, но уже должен вернуться. Очень за него беспокоюсь.
— Почему?
— Он недостаточно осторожен. Все журналисты и фотографы должны выполнять приказы Геббельса, но, с тех пор как началась война, Макс затеял тонкую игру. С некоторого времени он работает на агентство Генриха Хоффмана, которого ненавидит Геббельс, но Макс при этом не переносит дружественной связи Гитлера и его любимого фотографа. Ему кажется, что он отдал свой талант на службу их пропаганды, даже если это сводится лишь к простым студийным фотографиям. Портреты отправляющихся на фронт солдат, которые хотят, чтобы их невесты хранили память о них, крестины, свадьбы. И съемки моды, конечно. Режим хочет поднять моральный дух населения. Все, что касается искусства, Макс давно забросил. Так, словно что-то в нем разбилось. Но как можно упрекать его за это, когда мир сошел с ума. В Германии творится столько ужасных вещей!
— Вы не одиноки, — сказала Ксения, которую эта тоска стала злить. — Не только для вас, евреев, это ужасно, но и для других, настоящих немцев…
— Не говорите так, — сухо перебила Сара. — Не подпадайте под действие пропаганды этих монстров. Я считаю себя такой же немкой, как и Макс. Люди, которые борются вместе с Фердинандом или Максом, тоже не делают между нами различий. Все мы немцы и страдаем от небывалой тирании.
— Но подавляющая часть населения согласна с властями! — вспыхнула Ксения. — Достаточно посмотреть, с каким удовольствием они смотрят, как болтаются на ветру их нацистские флажки. Они соглашаются с преследованием евреев. Они разграбили ваши дома и ваши предприятия и теперь начинают делать то же самое в других странах. Они беззастенчиво позволяют грабить оккупированные страны, аплодируют, когда им сообщают, что самолеты Люфтваффе разбомбили города, такие как Роттердам или Ковентри. Когда мы ехали на юг с детьми, наша колонна подвергалась воздушным налетам. Они стреляли по женщинам и детям. Вы отдаете себе в этом отчет? Чудо, что мы остались целы. Мой отец и дядья были офицерами императорской гвардии, и поэтому я знаю кодекс чести военного, который достоин называться военным. Нацисты — это варвары, а немцы их поощряют и поддерживают. Эта страна — сообщница Адольфа Гитлера, и вы это знаете лучше, чем я! Надо драться с этим шакалом, бороться против него.
Ксения, запыхавшись, замолчала.
— Жаль, что не все так храбры, как вы, — сказала Сара со слабой улыбкой. — Люди запуганы. Им столько лет промывали мозги.
— Но посмотрите, какие ограничения наложили на вас, — сказала Ксения, помогая себе жестом руки. — Это позор. И вы можете им это простить? Я ненавижу их всей душой.
— Моя жена не простила их, — заявил серьезный голос, который заставил Ксению подпрыгнуть. — У нее просто нет времени на ненависть. Она занята тем, что пытается выжить.
Высокий, ужасно худой человек показался в дверном проеме. У него были черные волосы, очень впалые щеки. На руках он держал маленькую девочку, сосавшую палец.
— Мы тебя разбудили, Виктор? — забеспокоилась Сара, поднимаясь, чтобы взять у него ребенка.
— Это не страшно, — улыбнулся он. — Для меня такое счастье познакомиться наконец с человеком, который заботится о Феликсе и Лили вот уже два года. Слушая вас, я не сомневаюсь, что наши дети находятся в хороших руках. Сара рассказывала, что вы женщина с сильным характером, Ксения Федоровна. — Прихрамывая, он подошел к гостье, поклонился, поцеловал руку, потом серьезно добавил: — А теперь я хотел бы, чтобы вы рассказали мне о моих детях.
Под огромными люстрами в зале для приемов министерства пропаганды Ксения держалась гордо и спокойно в своем вечернем платье из красного бархата. В ее ушах сверкали рубинами серьги. Белокурые волосы были убраны в удобный шиньон. Холодным взором она смотрела на мужчин во фраках и их жен в платьях из искусственного шелка, которые держали в руках стаканы со спиртным. Если из-за войны население Германии подвергалось ограничениям как в провизии, так и в одежде, то здесь это было незаметно. Еда, которую подали на блюдах из белого фарфора с позолоченными краями, была очень сытной, вина подавались самые разнообразные. На тканых салфетках были выстроены украшения из цветов и свечей. Во время банкета несколько раз произносились тосты, но речь шла лишь о том, чтобы представить Германию в выгодном свете перед иностранными гостями. Ксения слышала итальянскую и французскую речь. Железные кресты и военные награды на мундирах отражали свет. Улыбки царапались, словно у них были когти.
