— Думаю, да, — проговорила она, сбитая с толку. — Но это означает, что любой… Люди, которых мы встречаем каждый день. Люди, с которыми у нас никогда не было проблем…
Ее голос оборвался. На фронтонах некоторых зданий развевались красные флаги со свастикой. Именно в тот момент Макс до конца осознал, что их жизнь перевернулась. Теперь они обязаны думать о своих словах, не забывать о доносах, зле и репрессиях. Они должны быть внимательны к тем, кто их окружает, стараться понять, о чем они думают. Теперь ни в чем нельзя быть уверенным — ни в любви, ни в дружбе. Старая Германия рухнула как карточный домик, преданная парламентариями и теми, кто был в состоянии противостоять экстремистам, законно пришедшим к власти. Преданная рабочими, которых теперь пачками отправляли в тюремные камеры, преданная чиновниками, присягнувшими на верность новому хозяину, преданная студентами, преподавателями, представителями городского самоуправления, крестьянами в провинции, людьми, испытывающими ностальгию по победоносной войне. Преданная трусами, которые выжидали до последнего и теперь выстраивались в очередь, чтобы получить билет члена национал-социалистической партии, пока это еще можно сделать свободно. Преданная соглашателями, особенно слабыми духом. Именно эти мысли причиняли Максу боль.
Длинная черная машина остановилась рядом с ними. Шофер в серой униформе открыл пассажирскую дверцу. В костюме из чистого льна, с лисой на плечах и в кокетливой фетровой шляпке, сдвинутой набок, перед ними появилась Мариетта Айзеншахт. Макс и Сара озадаченно посмотрели на нее.
— Мои дорогие! — воскликнула она радостным тоном. — Какое счастье вас здесь встретить! Я как раз сегодня проверяла шкафы и обнаружила, что мне совсем нечего надеть. Надо срочно обновлять весь гардероб. Невероятно, да?
Взгляд Мариетты встретился со взглядом брата, и Макс увидел в нем серьезность. Свинцовая тяжесть, давившая на виски, немного отступила. Ему показалось, что открылось второе дыхание, и он почувствовал неожиданную, хотя и хрупкую радость.
Париж, декабрь 1933
Было еще темно. Фонари освещали широкие пустынные улицы, в сточных канавах стояла покрытая ледяной коркой вода. Только редкие прохожие передвигались осторожными шагами, стараясь не поскользнуться, в то время как першерон
[38]
медленно поднимался по улице, волоча свою повозку. Угольщики со следами грязного пота на лицах и руках разгружали мешки с углем.
Сидя на облупленной скамье, Ксения рассматривала высокую стену тюрьмы «Санте». Двери открылись, чтобы выпустить человека, одетого в бесформенное пальто и кепку, и сразу же закрылись за ним с громким лязгом. В руках человек держал маленький чемоданчик. Казалось, он колеблется, не зная, куда идти. Ксения поднялась, пересекла улицу, чтобы подойти к дяде. Увидев ее, он испуганно поднял плечи. Она остановилась перед ним, обеспокоенная и смущенная, безуспешно пытаясь придать своему лицу безмятежное выражение, взяла его за руку. Но он продолжал стоять как вкопанный, а в его глазах читалось желание убежать.
— Дядя Саша, я так рада тебя видеть, — прошептала она.
Так как он стоял молча, она, не выпуская его руки, повела его в сторону станции метро. Благодаря хлопотам адвоката Габриеля Водвуайе тюремное заключение дяди Саши было менее суровым, но несколько проведенных за решеткой лет не могли не сказаться на нем.
Он передвигался маленькими шажками, словно старик. Ксения испуганно подумала, что ему понадобится время, чтобы научиться ходить, как подобает свободному человеку. Она предложила ему пожить у нее дома, но Александр не захотел.
— Мне не удалось найти тебе комнату, поэтому, если хочешь, можешь жить с Машей, — сказала она, когда они сидели на деревянной скамейке в метро. — Сейчас много людей остались без работы. Так что теперь мы, эмигранты, стали еще более нежелательны, чем раньше. Видел бы ты эти ужасные плакаты, вывешенные на некоторых старых домах: «Никаких собак, никаких кошек, никаких русских». Это кризис, понимаешь?
— Не очень. Я семь лет провел взаперти в четырех стенах. А там приобрел много вредных привычек. Таких, как принимать пищу в строго определенное время и совсем не интересоваться новостями извне.
— В таком случае тебе необходимо быстро адаптироваться, — сухо заметила она с тоскою в сердце.
Со смертью Дягилева четыре года назад Маша потеряла работу декоратора сцен Русского балета. Экономический кризис не позволил быстро найти работу. Русские швейные дома закрывались один за другим не только из-за потери американской клиентуры, но и потому, что богатая вышивка вышла из моды. Говорили, что русские не имеют чутья предпринимателей. Многие, такие как князь Юсупов и его торговый дом «Ирфе», обанкротились. Маша подалась было к великой княгине Марии Павловне, но «Китмир» был продан, а великая княгиня уехала в Нью-Йорк. По счастью, благодаря нордическому профилю, белокурым волосам с перманентной завивкой, стройной фигуре Маша нашла место манекенщицы у кутюрье Люсьена Лелонга, и Ксения радовалась за нее.
— Нас больше не встречают криками «Добро пожаловать», — тихо продолжила Ксения, боясь, чтобы другие пассажиры не услышали, что они говорят на иностранном языке. — Французам не понравилось, что именно русский эмигрант убил президента Франции Думера
[39]
в прошлом году. Они воспользовались этим, чтобы держать нас на коротком поводке. Ты должен быть очень осмотрительным, слышишь? Нас могут арестовать в любую минуту и выслать из страны. Многие сейчас находятся в бельгийских тюрьмах, ведь цепляются за любую мелочь. Достаточно разок нарушить правила дорожного движения или не иметь сертификата на работу. Французы теперь насмехаются над нашим славянским произношением, которым когда-то так восхищались. Некоторые друзья Кирилла потребовали, чтобы он взял себе французское имя.
— Надеюсь, он не пойдет у них на поводу! — воскликнул пораженный Саша.
— Конечно нет. Ты ведь знаешь Кирилла. В шестнадцать лет у него уже сформировалось мировоззрение. Кстати, он очень обрадуется, когда увидит тебя. Просил поцеловать тебя от его имени.
Улыбка пробежала по бледному лицу Саши. Ксения взяла его руку и пожала.
— Все будет хорошо, обещаю тебе, — взволнованно произнесла она. — Мы еще не то переживали, переживем и это, правда?
— Сама-то ты как? Счастлива в браке? — ни с того ни с сего спросил он, глядя ей прямо в глаза.
Ксения замерла пораженная. Привыкшая к эгоизму дяди, она не ожидала от него такого интереса и одновременно поняла, что сама никогда не задавала себе подобного вопроса. Была ли она счастлива? Целая вереница ассоциаций промелькнула у нее перед глазами. Скрежет ставней на окнах, которые она открывала утром. Солидный в светлых тканях салон. Горящий в камине огонь. Довольное лицо кухарки. Ксения уже давно не думала о том, чем завтра будет кормить своих близких. Потом она представила высокого, слегка сутулого Габриеля, его солидность и авторитетные усы, очки, сползающие на нос, когда он изучает дела. Их походы по антикварным магазинам, его манеру кинуть на нее внезапный восхищенный взгляд, словно он до сих пор удивлялся, что она не только вышла за него замуж, но и до сих пор от него не сбежала.
