— Я опаздываю! — крикнул Кирилл, влетая в комнату с растрепанными волосами.
На нем были широкие штаны и твидовая куртка без подкладки с поднятым темным воротником. В то утро он выбрал красные носки. Небрежная элегантность взрослеющего брата всегда восхищала Ксению. Кирилл Федорович Осолин имел вполне определившийся вкус, который обеспечивал ему внимание поклонниц. Его гибкое тело, солнечный взрыв в ясных серых глазах превратили маленького мальчика в очаровательного юношу В своем брате Ксения видела природную красоту рода Осолиных, который в свое время так блистал при императорском дворе.
Быстрым движением Кирилл схватил последний рогалик, оставшийся в корзинке, надкусил его, налил горячего шоколада, который выпил стоя.
— Ты будешь наказан, дядя Кирилл! — крикнула Наташа, сделав круглые глаза.
Маленькая девочка безгранично обожала своего дядю, так как он рассказывал ей бесконечные военные истории, в которых всегда участвовали русские полки. Ксения не беспокоилась, что ее дочь не будет знать историю России. Очень скоро она узнает даже больше, чем ее мать. Великодушно потрепав по голове племянницу, Кирилл, как ветер, выпорхнул из комнаты, и всем сразу стало грустно.
Несколько дней спустя Ксения уверенно шла по улице Риволи. На афишных тумбах висели плакаты, призывающие принять участие в митинге. На перекрестке возле памятника Жанне д’Арк полицейский в белых перчатках пытался навести порядок среди возбужденных водителей. Видно было, что он не очень спешил разгрузить проезжую часть. Назначение на должность префекта полиции жесткого корсиканца Жана Шиаппа, пользующегося популярностью среди левых, но яростно обличаемого правыми, только подлило масла в огонь. Даже назначения председателем парламента Эдуарда Даладье с его репутацией солидного человека, который может вытянуть Францию из пропасти, было недостаточно, чтобы уменьшить народное возмущение.
Ветераны войны и активисты общественно-политических организаций призывали провести акцию гражданского неповиновения в конце дня возле палаты Парламента. Чуть раньше, реагируя на статью в «Petit Parisien»
[42]
, Габриель порекомендовал Ксении не появляться в тех местах, где будут собираться манифестанты. Она ограничилась тем, что кивнула головой. Акция планировалась на семь часов вечера, и у нее будет достаточно времени заскочить в галерею, обнять Жана Мараля и вернуться домой. Если же такси не сможет проехать по улице, она воспользуется метро или даже вернется пешком. Ксения не хотела чувствовать себя запуганной.
Наэлектризованная городская атмосфера зажгла чувство протеста, свойственного всем молодым. Она словно разделялась между скрытым беспокойством и возбуждением. Кавалеристы из республиканской гвардии, пешие патрули, призывы манифестантов волновали ее кровь, хотя Ксения не принимала ни в чем участия, оставаясь равнодушной к внутренним разногласиям французов. Политические устремления обходили ее стороной, мало того, она относилась с презрением к большинству людей, находившихся у власти, которые были неспособны усмирить возбужденные толпы и помешать кровопролитию. «Правительству не хватает решительности», — думала она, вспоминая о храбрости женского батальона смерти, состоящего из трех сотен человек, возглавляемых бесстрашной Марией Бочкаревой весной 1917 года, которые сражались с немцами, спасая честь России, в то время как солдаты-мужчины, чьи умы были поражены гангреной большевистской пропаганды, думали только о дезертирстве.
Войдя в галерею, Ксения увидела, что кроме нее внутри никого нет. Она так удивилась, что даже не стала смотреть на фотографии, развешанные на стенах, на вазы с орхидеями, поставленные на лакированных столиках. Она прошла в основной зал, окна которого выходили на задний двор, ощущая, что никто ее здесь не ждет.
Незнакомый мужчина, одетый в серый фланелевый костюм, стоял к ней спиной, возясь с электрической розеткой.
— Месье?
— Бог мой! — вскричал он, подскакивая, словно его ударили. — Прошу прощения, мадам. Я думал, что закрыл входную дверь, и не ожидал, что кроме меня внутри кто-то есть.
— Сожалею, но дверь в самом деле была открыта, уверяю вас. Я пришла на вернисаж.
— Вы разве не получили уведомление про его отмену? Я не хотел, чтобы посетители подвергали себя риску, выходя сегодня на улицу. В городе такое происходит… Надо же, чтобы день открытия выставки совпал со всеми этими манифестациями! — отчаянно воскликнул он, раскрыв руки. — Но раз уж вы пришли ко мне, то смотрите. Я буду вашим гидом.
Ксения улыбнулась. Человек казался очень довольным тем, что кто-то все-таки отважился прийти к нему, и она не решилась разочаровать его.
— Это будет здорово.
— Тогда позвольте представиться. Жан Бернхайм, — сказал осчастливленный владелец пустынной галереи. — Пока наша республика окончательно не полетела в тартарары, позвольте мне ознакомить вас с прекрасными работами, украшающими эти стены.
Он подвел ее к коллекции фотографий прекрасной Асии Гранатовой. Молодая русская приехала с Украины со своей матерью и братом в 1921 году. Два года она позировала с простотой, которая вдохновляла адептов Нового Видения. Ее круглое лицо и тело с налитыми формами как нельзя лучше соответствовали натуральному стилю, что было вполне в духе времени. Белокурые кудряшки, высоко поднятые матовые груди. Ксения внимательно рассматривала каждую работу, фотографии Жана Мараля, Мана Рэя, его бывшей ученицы и спутницы Ли Миллер, американки с прекрасной ледяной красотой, которая была и фотографом, и моделью.
Хозяин галереи оказался интересным рассказчиком, но Ксения слушала его только одним ухом, очарованная силой композиций Андре Штайнера, который фиксировал округлые формы подмышек, грудей и бедер.
На улице раздавались свистки полицейских и крики, сигналили автомобили.
Бернхайм повернулся в сторону входной двери.
— Можно сказать, становится горячо, — озабоченно произнес он. — Люди идут по шоссе в направлении площади Согласия. Еще рано, но, наверное, вам лучше возвращаться домой, мадам. Не хотелось бы, чтобы вы оказались в самом водовороте событий.
Соглашаясь с его доводами, Ксения пошла к выходу, по пути окинув быстрым взглядом стены первого зала. Сердце ее забилось барабанной дробью. Она была грубо выхвачена из реальности и отброшена на несколько лет назад в маленькую захламленную комнатушку, в которой Макс ставил искусственное освещение, чтобы лучше подчеркнуть линии ее тела, жизненность каждого ее движения. Впервые она увидела эти фотографии, в которые они вложили столько труда, чувственность которых, казалось, кричала со стен.
— Как говорит Ман Рэй, обнаженная натура должна вызывать желание, — пробормотал Бернхайм. — Макс фон Пассау, как никто, передает это желание, которое беспокоит и завораживает зрителя.
Ксения стояла молча, почти смущенная. Изгиб шеи, линий груди, согнутая спина, открытые ладони рук — она заново переживала всю страсть, которую испытывала по отношению к этому человеку, так любившему ее.
