Макс объяснил Вогелю, что теперь в Германии все, что относилось к фотографии, находилось под контролем министерства доктора Геббельса и что сам он больше не может свободно работать в Берлине. «Я имею право только фотографировать в студии скучных обывателей», — говорил он, пожимая плечами. Когда Вогель предложил ему в Париже сделать несколько фоторепортажей в духе, в котором снимал Брассай или Андре Кертец, Макс с энтузиазмом согласился и работал так же активно, как и его собратья по цеху. Все они могли представлять свое ремесло в разных ключах, переходя от моды к публицистике или уличным репортажам. Но независимо от того, где Макс работал — в студии или на улице, — он все равно оставался внимательным и старательным ловцом душ, мог ожидать часами, чтобы ухватить единственное мгновение, чудесное, эмоциональное и, главное, неповторимое. И еще он, конечно же, ждал Ксению.
— Ты мне нужен, — шептала она.
Они сидели в парижском кафе, склонившись друг к другу над маленьким шатким столиком, их ноги соприкасались, словно их телам необходимо было ощущать друг друга. В этот мягкий июньский день на Ксении было шелковое коричневое платье в белый горошек, плиссированное и приталенное. Берет украшала брошь. Ее лицо светилось от счастья.
— Польщен. Я-то думал, что тебе не нужен никто.
— Таких людей нет. Это скорее от гордости.
— Тем не менее есть люди, которые нужны тебе больше, чем я, — горько сказал Макс и отвернулся.
Мысль, что скоро Ксения должна будет вернуться к мужу, разозлила его. Он представил, как она кинет вороватый взгляд на часы, криво улыбнется, надевая перчатки, потом произнесет привычную, но все равно убийственную фразу: «Мне надо идти». Макс привык к этим повторяющимся перерывам, и ему не оставалось ничего другого, как дожидаться следующего раза, надеясь, что ничто не помешает их планам: ни температура у ее ребенка, ни ужин, назначенный мужем. Адюльтер — это постоянные неожиданности. Кто-то один постоянно ждет другого с сжимающимся сердцем, как поезда на заброшенной вокзальной платформе. Это имеет горьковатый привкус, который в полной мере ощущал Макс. Он был более требователен, чем Ксения, от которой хотел не только страсти, но и присутствия днем и ночью. Каждое мгновение. Ему нужны были общие воспоминания, надежды, молчание, когда слушаешь, как проходит время, наполненное любовью, позволяя ей развиваться и процветать. Он хотел от нее детей.
— Почему он, а не я, Ксения? — спросил он язвительно. — Что в нем такого, чего нет у меня? Он любит тебя больше, чем я?
— Причина не в тебе, а во мне, — вздохнула она. — Я была молода. Ты был настойчивым, напористым, убежденным, что весь мир крутится только вокруг нас, уверенным, что сможешь любить за двоих. И наверное, ты смог бы это сделать. У тебя бы получилось. Все, чего ты касаешься, превращается в ценность. Но это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я суровый человек и ко всему относилась с опаской. В какой-то мере я боялась тебя потерять. — Ксения пожала плечами. — Можешь думать, что у меня просто не хватило веры в себя.
— А сегодня разве ты можешь довольствоваться столь малым? Ты занимаешься со мной любовью, а житейские горести и радости делишь с другим. Ты не любишь его, это ясно как божий день. В противном случае ты не приходила бы ко мне в течение всех этих месяцев. Со мной ты оживаешь, Ксения. И ты сама это знаешь. Я слишком хорошо тебя изучил и вижу это по твоим поступкам, по выражению твоих глаз, по твоим жестам. И этот человек, если любит тебя по-настоящему, тоже обязательно все поймет. Что связывает вас? Обоюдная симпатия? Признательность? Но этого мало. Как ты можешь соглашаться вести жизнь в постоянном обмане? Сколько месяцев или лет будет продолжаться этот маскарад? Пока мы не состаримся, все втроем? А если я предложу тебе уехать со мной в Берлин и стать моей женой, что ты ответишь? Может, сегодня твои страхи уже не так велики, как раньше? — почти с презрением поинтересовался он.
— Я не смогу так поступить с Габриелем, — сухо ответила Ксения.
— Но со мной же смогла! — вспыхнул он. — Чем я провинился перед тобой, чтобы заслужить подобное наказание? Кроме того, что любил тебя?
На глазах Ксении выступили слезы. Боль пронзила ее душу, такая острая и неожиданная, что перехватило дыхание.
— Я не знаю, Макс, не знаю… Но не могу все бросить вот так сразу. Это как в омут с головой.
— Потому и не можешь, что для тебя это кажется омутом, — печально произнес он, пристально глядя на нее.
По его взволнованному лицу Ксения понимала, что ему так же больно, как и ей.
Она сердилась, что он заставляет ее страдать, но не находила слов и в каком-то смысле оказалась в ловушке. В который раз! Почему Макс всегда толкал ее к каким-то действиям? Почему он постоянно ставил их обоих на грань принятия радикальных решений? И почему она не могла жить без этого человека?
Когда он снова заговорил, его голос оказался грубым шепотом:
— Не стоит сердиться на меня, Ксения. Просто я не уверен, хватит ли у меня сил ждать тебя целую жизнь.
Он взял свою шляпу, которая лежала на банкетке, отодвинул стул. Она резко наклонилась к нему и схватила его за запястье.
— Ты нужен мне, — сказала она голосом, полным отчаяния.
Этими словами она давала ему понять, что любит его, но после нескольких секунд молчания Макс заставил ее пожалеть о порыве.
— Ты только что говорила о вере в себя. Может быть, тебе надо попытаться отыскать ее? Но сделать это ты можешь только сама. Тут я тебе не помощник.
Она смотрела, как он пересекает зал бистро. Вокруг нее звучали голоса парижан, синеватый сигаретный дымок поднимался к потолку. Она хотела закричать, чтобы он вернулся, что она любит его, что он отец ее дочери, дать понять, что она без него никто. Ее обеспеченное существование, хороший уютный дом, уверенность в том, что ее близкие находятся под защитой, — всю эту жизнь, которую она так кропотливо выстраивала последние годы, Макс похитил у нее. Он вернул Ксению к реальности ее тела и ее желаний. Вернул к единственной правде. Он хотел видеть ее сражающейся, темпераментной, решительной. В противовес такому мужчине, как Габриель, Макс требовал все. Но если она даст ему все, что останется у нее?
Берлин, июнь 1934
Июньским вечером в подавленном настроении Макс прибыл в Берлин. Во время всего путешествия в поезде он был слишком озабочен, чтобы читать, и глядел невидящими глазами на проплывающие за окном пейзажи. В течение трех месяцев Германия страдала от ужасной засухи, угрожающей будущему урожаю. Трава на пастбищах и листья деревьев уже пожелтели. На вокзале на Фридрихштрассе Макс обратил внимание на то, что люди почти разучились улыбаться.
Двое мужчин в штатском из секретной полицейской службы словно искали кого-то. Макса вместе с несколькими пассажирами отвели в сторону для тщательной проверки документов и задали много вопросов относительно его поездки во Францию. Он отвечал на них сквозь зубы, не в состоянии скрыть своего раздражения, забыв о том, что сотрудники гестапо страдали болезненным самолюбием.
