Их губы почти соприкоснулись, Эммануэль захотела поцеловать молодого человека. В падении ее юбка задралась, и девушка почувствовала своими оголенными ногами мускулистые ноги юноши, которые ей тут же захотелось погладить. Желание побуждало ее обнажиться, раздеть Лукаса и заняться с ним любовью. Еще миг, и она бы больше не смогла противиться этому безумному желанию. Но тогда бы девушка не узнала, что ученый держит в руке…
Она с сожалением вздохнула и выпрямилась, совершив никому не нужный подвиг, тем более что ее лобок плотно прикасался к лобку Лукаса, и это дарило прекрасные ощущения! Но жребий был брошен – она перекатилась на бок, чтобы завершить свое расследование.
Широко раскрытые руки ее друга были пусты. Но из них выскользнуло то, что Эммануэль искала: гладкая сероватая незаметная прямоугольная коробочка размером с кусочек сахара неподвижно лежала на деревянном полу.
– Ну что же! – довольно произнесла она. – Вот и эта магическая штуковина. Теперь я хочу узнать все остальное.
3
Кающийся грешник, противящийся смертному греху, не будоражил свое сознание так, как это делала Эммануэль по дороге к Марамую.
«Как глупо было сегодня говорить Жану и Аурелии, что у меня есть любовник! Зачем я болтала всякий вздор! Если иметь любовника – это значит спать с ним, то у меня нет иных любовников, кроме Марка и теперь еще и Жана. Но в самом деле действительно ли это – необходимое условие? Нельзя ли быть любовниками, не занимаясь любовью? Разве степень близости определяется сроком знакомства? Почему я не могу называть Лукаса любовником? Только потому, что мы еще не целовались? Непростой вопрос! Если бы по крайней мере у меня была возможность узнать, с чего начать, спросить совета у «Маленького Робера» или у «Большого Робера»…
[14]
Но нет! Они мне процитируют Мольера и Корнеля, и я запутаюсь еще больше».
Она все еще размышляла об этой проблеме, когда пришла к дому человека, которому после всех своих изысканий так и не смогла подобрать определение.
На дверь был прилеплен квадратный листочек:
«Вернусь в 19 часов».
Именно на это время они и договаривались. Эммануэль пришла на пять минут раньше.
Часы на церкви уже начали отбивать начало часа, и в это время на углу улицы появился Лукас. Едва заметив Эммануэль, томившуюся в ожидании, он ускорил шаг, но бежать не стал. Возможно, чтобы не уронить пакеты, которые он нес в руках. В них были упакованы хлеб, продукты и бутылки.
– Мы не будем ужинать в арабском ресторанчике?
– Нет, сегодня у нас праздник.
– Отлично. Что ты купил?
Он загадочно посмотрел на Эммануэль, но потом, когда порыв ветра, примчавшийся со стороны небоскребов, внезапно охватил Эммануэль и взметнул ее волосы, прилепив к ним веточки, лепестки и листики, скрутил ее юбку в спираль, восходившую вдоль бедер, проник в вырез ее корсажа и наполовину раскрыл его, продемонстрировав Лукасу великолепную грудь, которую, казалось выпек сам Пуалан
[15]
, ученый заинтересованно осмотрел обольстительную женскую фигуру.
Эммануэль была застигнута врасплох диким порывом ветра и неожиданно для самой себя засмущалась. Вместо того чтобы воспользоваться этим обстоятельством, чтобы подарить изобретателю своего фантастического платья такой же спонтанный спектакль, который она накануне вечером предоставила посетителям галереи, Эммануэль подчинилась рефлексу, известному еще со времен земного рая: она двумя руками попыталась собрать ткань платья, чтобы прикрыть тело.
Но это лишь добавило неловкости. Лукас увидел образ, будто бы созданный воображением художника, изображающего тела безумных женщин, плодов полной раскрепощенности и невероятной фантазии. Этот образ, казалось, был создан из дерева, еще покрытого корой, мхом и любовными шипами. Его окружало сияние робкой утренней зари, которое, казалось, вот-вот должно было испариться с их тел и обнажить наготу и сочность.
Можно было подумать, что эта картина была написана кистью художника XIX века, она казалась довольно непристойной: выбившаяся из корсажа грудь, полуоткрытые губы, сомкнутые ресницы, руки, сжатые между бедер…
Если бы Лукас разбирался в искусстве, то наверняка догадался бы, что этот «целомудренный» жест как раз и вызывал изысканную похоть. Все это напоминало копию образа Офелии, которая, по замыслу ее создателя, ласкает сама себя. И вихрь, который сорвал с нее одежду, был настолько прекрасен, что она готова была разделить удовольствие с возжелавшим ее тело.
Но в тот день у молодого человека не было времени для искусствоведческих изысканий: ветер стих и развеял все эти химеры с такой же внезапностью, с какой их и породил.
Эммануэль пришла в себя, быстро привела в порядок одежду и сунула руку в карман Лукаса, чтобы найти там ключ и открыть входную дверь.
Пронзительный свист заставил девушку отпрянуть назад с такой скоростью, будто ее укусил зверь.
– Виноват! – извинился ученый. – Я не обновил отпечатки пальцев.
Взяв пакеты поудобнее, он вытащил ключ, сдавил его большим и указательным пальцами и затем вновь вставил в замок. Дверь тут же открылась.
Эммануэль с запозданием подумала, что этот дом полон загадок. И она высказалась в свойственной ей манере:
– Ты мне еще не показывал свою гремучую змею.
– Я хочу научить ее распознавать твои отпечатки. Ведь лифт уже повинуется твоему голосу. Если получится, я смогу наконец дать тебе ключ.
– Зачем?
– Потому что ты – единственный человек, которого я принимаю в своем доме с удовольствием. Кто еще посмеет позвонить в мою дверь, когда я работаю, и при этом получит от ворот поворот?
– Ты хоть иногда не работаешь?
– Например, сейчас. Ты не заметила, что я надел фрак?
– Заметила. И мне очень нравится его цвет. Тебе он идет гораздо больше, чем твои каторжные одежды.
Но потом Эммануэль все же не удержалась от реплики:
– К чему эти излишества? Праздничная одежда, поход в магазины?
Но внезапно она прервала свою эскападу и восхищенно воскликнула:
– Святая Маргарита Мария Алакок!
[16]
Лукас нажал на выключатель, который управлял общим освещением лаборатории. Но прожекторы и потолочные светильники остались погашенными. Вместо их неподвижного света в широкий прямоугольник, куда дневной свет проникал лишь фильтрованным, смягченным – шепчущим, как любила говорить Эммануэль, – из бойниц, пробитых высоко на стенах, по всей комнате вдруг заискрилось, задрожало перемещающимися бликами сияние изумрудов, топазов, аквамаринов, бирюзы, гранатов, сапфиров, аметистов, карнеолов, опалов и рубинов.
