Совпадение действий исключало любое разделение ролей. Можно было ожидать, что, пока одна из возлюбленных поглаживает свою вульву, вторая ласкает ее грудь. Но нет! Ее рука покоилась на том же месте, что и рука ее возлюбленной. Руки партнерш одновременно ласкали другу другу вульвы, соски или же посасывали пальцы…
«Мы с Марой так же ласкали друг друга, – вспомнила Эммануэль. К тому времени прошел почти год, и Эммануэль уже сменила возлюбленную. – Каждый раз, когда я добиралась до ее киски, там уже находились пальцы этой девушки. И они всегда усердно помогали мне. Она хотела, чтобы я видела ее наслаждение. Этим девушкам на картинах Аурелии тоже нравится любить друг друга публично».
Внезапно ее охватило желание: «Будь Мара здесь этим вечером, я бы точно так же ее приласкала!»
Дьёэд многое бы отдал за то, чтобы прочитать мысли Эммануэль, от которых ее глаза вдруг засияли. Доверившись искушенному взгляду, с которым девушка созерцала эти сцены, он приписал ей опыт лесбийской любви, которая наверняка ничуть не уступала действиям героинь этого вернисажа. Осмелится ли он поинтересоваться этим у девушки? Он считал, что знал ее уже достаточно хорошо, чтобы позволить себе подобную нескромность: они были вместе целых полчаса! Некоторые незабываемые истории длились и того меньше.
И тут Эммануэль заговорщически ему улыбнулась, и в тот же момент совершенно неожиданно исчезла нижняя часть ее платья. Теперь на Эммануэль была сверхкороткая туника.
У Дьёэда больше не было поводов для сожаления. Ножки, которые он так хотел увидеть, теперь оказались на всеобщем обозрении. Малейшее движение приоткрывало округлость ягодиц красавицы. И он сделал вывод, что на Эммануэль не было ни колготок, ни чулок. Интуиция ему подсказывала, что на ней не было даже трусиков.
На этот раз он не стал задаваться вопросом, случилось ли у него помутнение рассудка или нет. Или по крайней мере оно обрушилось не на него одного: все присутствующие разинули рты и начали потихоньку подтягиваться к Эммануэль.
Хотя некоторые из присутствующих не проявили к этим восхитительным ножкам особого интереса. Возможно, им изменял вкус, но, может быть, они не заметили феноменального исчезновения ткани, что так ошеломило свидетелей удивительного фокуса.
– Что у вас с лицом? – пробормотала Эммануэль своему эрудиту. – Можно подумать, вы никогда не видели короткого платья!
4
Следующий зал был намного просторнее предыдущих, да и посетителей там было больше. Возможно, люди скопились оттого, что там был расположен буфет или же их привлекли картины – невероятно смелые. В первом зале на одной картине была изображена лишь одна женщина, во втором – две. Здесь же на полотне были запечатлены три дамы, тела которых были причудливо переплетены в любовном экстазе.
Страсть, объединяющая девушек-любовниц, Эммануэль не удивила:
«Самое великое наслаждение, которое мы познали с Анной-Марией, – вспомнила она, – это любовь втроем. Ах, как же мы любили друг друга, стараясь доставить максимальное наслаждение каждой из партнерш!.. И как нам было хорошо втроем! Для чего еще нужна любовь?»
Живопись Аурелии перенесла Эммануэль во времена, когда она познакомилась с первыми правилами любовной геометрии. Она до сих пор считала их действенными: самой простой, удобной, логичной, многообещающей и правильной фигурой, по ее мнению, был треугольник. Но разве существует более правильный и равносторонний треугольник, чем тот, чьи стороны состоят из трех женских тел?
«Рот Анны-Марии погружен в мою вагину, мой рот – в вагину Мари-Анны, рот Мари-Анны – в вагину Анны-Марии. Когда мы удовлетворяем друг друга, получается прекрасный треугольник».
* * *
Дьёэд вырвал ее из этих мыслей, объяснив ей озадаченность присутствующих:
– Все, что выглядит странно, кажется чужим. Люди полагают, что фраза, сказанная другими словами, имеет иной смысл.
– И на это есть причина! – воскликнула Эммануэль. – Любовь бывает разной и внешне проявляется многолико. Любовь между женщинами отличается от любви между мужчиной и женщиной, как и от любви между мужчинами, да и как от любви между детьми.
Казалось, она ждет от Дьёэда ответа, но тот молчал. Тогда она продолжила свой монолог с убежденностью, которая придавала ее голосу еще большую прелесть:
– Кстати говоря, любовь между тремя совершенно не похожа на любовь между двумя. Эти отношения нельзя сравнивать ни по задумке, ни по природе желания, ни по качеству получаемого удовольствия.
Теперь она обращалась к Дьёэду как к старому приятелю, с которым трещишь без умолку при выходе из университета. Или, возможно, как с преподавателем, которому доверяешь:
– Говорить, что «любовь между тремя лучше или хуже, чем любовь между двумя», так же глупо и так же нелепо, как спрашивать, что лучше: отварная форель в красном вине или виндсерфинг, или что человеку ближе: литература или живопись. Вам когда-нибудь приходила в голову идея отказаться от чтения, потому что вы любите живопись?
Эрудит не был единственным, кто ее слушал. Многие посетители, казалось, ожидали, что формат дискуссии расширится и их пригласят принять в ней участие.
Но неожиданно их разговор прервался. С платьем Эммануэль вновь произошли перемены. В этот раз она обнажила не ноги, а грудь. Часть ткани от шеи до пояса исчезла, словно по волшебству.
Эта метаморфоза привлекла всеобщее внимание. Некоторые довольно громко заявляли, что грудь Эммануэль прекраснее груди женщин, изображенных на картинах. Другие рассуждали о необыкновенном крое платья, который позволял этой женщине обнажаться в любой момент.
Непринужденность и невозмутимость Эммануэль, которая хорошо осознавала эффект произведенной ею сенсации, усиливала озадаченность наблюдателей. Казалось, что не было ничего поразительного в том, что молодая женщина забавляется показом своей груди, окружающих раздражало то, что она достигает этого с помощью непонятных средств.
Кто-то поинтересовался, не покажет ли она, что там, внутри. Эммануэль ответила репликой:
– Нет, это моя настоящая грудь.
Некоторые вежливо засмеялись, другие выглядели не слишком дружелюбными. Чтобы их наказать, корсаж тут же вернулся на место. Эммануэль отвернулась, не желая встречаться с недовольными взглядами, и, обратившись к Дьёэду, уже как к доверенному лицу, возобновила разговор, желая завершить обсуждение темы, которая, казалось, была ей очень близка:
– Вот вы, судя по всему, умный человек. Вы же не задумываетесь о том, насколько схожи настоящая грудь или ее изображение на полотне художника? Вы же не говорите, что какая-то из них лучше? Вы же не считаете себя обязанным предпочитать одну другой? Вы же не отказываетесь от Ренуара, потому что желаете женщину?
В разговор вмешался Марк:
– Самое важное – это желать, – сказал он.
Дьёэд, который уже забыл о нем, вспомнил, что они находятся на вернисаже, и добавил:
