– Господи, только не это…
Небо услышало его молитвы: факел вспыхнул с новой – последней – силой. Илан понимал, что времени ему отпущено не больше десяти минут, выдавил стекло ногой, открыл дверцу, плюхнулся на сиденье и захлопнул за собой дверцу. Он дышал тяжело, со всхлипами и напряженно вглядывался в темноту.
Никого. Что, если воображение снова сыграло с ним злую шутку?
Лежавшие на сиденье бумаги разлетелись по полу, пламя факела хищно лизало потолок салона, обитый мокетом. Бардачок был открыт: оружие исчезло. Он наклонился и заметил между сиденьями открытые наручники. Ни крови, ни мертвого тела.
В довершение всех несчастий ключ в зажигании оказался обломанным по самую головку. Илан взвыл от отчаяния, попытался вытащить черенок, но без клещей или пинцета сделать это было невозможно.
Он никогда не заведет чертов «универсал» и не покинет это место. Убийца сделал все, чтобы кошмар не кончался.
Бумаги, разбросанные по машине, были документами из крафтовых конвертов: их прочли, а потом смяли, скомкали или порвали. Фотографии, адреса, достоинства и недостатки кандидатов, способы привлечения к игре. Прежде чем ветер унес очередную порцию бумаг из машины, Илан успел заметить имена Моки и Лепренса. Он выругался, наклонился и… под педалями лежал до боли знакомый рисунок – зашифрованная карта отца. Сдернул зубами перчатку и дрожащей рукой потянулся за листком. Да, это оригинал, сделанный в цвете, тот самый, который украли из дома в Монмирае.
Теперь все ясно. Гадес – вор и чертов лжец. Он хотел разгадать шифр и украл карту, он один из мучителей. «Паранойя» – дымовая завеса, затеянная с одной целью: добраться до секретов Дедиссета-старшего.
Теперь Илан был совершенно уверен, что эти секреты спрятаны у него в голове, но кое-чего он не понимал. Все указывало на то, что убийца с отверткой сбежал, спрятался в здании клиники, убил Моки, а может, и Лепренса. Но где полицейские, которые его конвоировали? Мертвы и закопаны в снегу где-нибудь в горах? Почему Гадес не поднимает тревогу? Вдруг его тоже ликвидировали? В таком случае кто напал на него в кабинете дантиста, накачал наркотиками, копался в воспоминаниях?
Илан бережно сложил карту, сунул ее в карман куртки и почувствовал, что пахнет паленым. Запах был резким, как аромат черного перца. Полоска ткани упала на сиденье, и бумаги загорелись. Илан попытался сбить пламя, но порыв ветра в замкнутом пространстве превратил его в пожар. Илан одним движением переместился на водительское сиденье, потянулся к ручке и… Огромная собака черно-коричневой масти ударила передними лапами в стекло и залаяла, оскалив страшные клыки. Он перекинулся через спинки, откатился назад – туда, где они с Хлоэ сидели три дня назад, – и дико закричал.
Ветер не давал черному дыму вырваться наружу, обугленные кусочки бумаги танцевали и кружились в воздухе. У Илана не было сил реагировать, ни один мускул не подчинялся мозгу, он только переводил взгляд с одного окна на другое.
Собака никуда не делась, она может в любой момент снова выскочить из мрака.
При каждой попытке глотнуть воздуха Илан вдыхал углекислый газ и захлебывался мокротой.
Он понимал, что, если останется в машине, умрет от удушья, а потом сгорит. У него кружилась голова, он мог отключиться в любой момент. Илан дотянулся до ручки, приоткрыл дверь и скатился в снег, успев подумать: «Сейчас она разорвет меня на куски…»
Илан не знал, сколько времени пролежал без движения, потом кто-то встряхнул его и со всей силы ударил по щеке.
– Ты меня слышишь, Дедиссет? Что ты натворил, несчастный кретин?
– Придурок ничего не соображает. Давайте занесем его в дом, пока он не замерз до смерти.
Илан узнал голоса.
Хлоэ и Ябловски.
49
Илану показалось, что он лежит на палубе попавшего в шторм судна. Руки, ноги и лицо онемели от холода. Он открыл глаза и понял, что его, как тюфяк, просовывают в то самое окно, из которого он полчаса назад выпрыгнул на снег. Филоза тянул его в комнату, освещенную небольшим костерком: на полу догорали обломки дерева и тряпок от факела. Красные от натуги Хлоэ и Ябловски подталкивали его сзади.
– Ты тяжелый, как чугунная печь, Дедиссет, – с укором пропыхтел Ябловски.
Оказавшись внутри, он протянул свой факел Фе, Филоза снял со «спасенного» куртку и перчатки и усадил у стены. Илан постепенно приходил в себя. Он протянул к огню трясущиеся пальцы, утер рукавом «прохудившийся» на морозе нос.
– Что случилось? – спросила Фе у Ябловски.
– Мы толком не знаем. Он поджег единственную бывшую на ходу машину и валялся на снегу. Пришлось попотеть, чтобы дотащить его до здания.
Здоровяк стряхнул снег с волос и одежды.
– Может, объяснишь наконец, что за чертов кавардак ты устроил, Дедиссет?
– Собака… – слабым голосом произнес Илан. – Она… напала. Наскочила. Я боялся выйти, а поджег случайно, когда уронил факел, чуть не задохнулся, вывалился наружу и… Больше ничего не помню.
– Не было никакой собаки, Илан. Мы ничего не слышали и не видели следов лап на снегу.
Он покачал головой:
– А я видел. Пес стоял у дверцы, с водительской стороны, и не давал мне выйти. Я видел его, как сейчас вижу тебя. Зачем ты врешь? Почему вы все врете мне?
Жигакс нервно ходил из угла в угол, грызя ногти, и время от времени бросал встревоженные взгляды на Илана.
– Мы тебе не врем, – с нажимом произнес Ябловски. – Не мы подожгли единственную машину, которая могла нас отсюда вывезти.
– Ты жалкий…
– Собаки не было, ясно? Иначе она закусила бы тобой, а потом сожрала бы всех нас. Так что бредишь ты, а не мы.
Илан выглядел совершенно потерянным – он понимал, что Ябловски прав. Возможно, у него начались галлюцинации из-за дряни, которую ему ввели? Он вспомнил даты смерти на надгробных камнях. Это тоже бред? Ни о кладбище, ни о том, что в окнах двух комнат в правом крыле горел свет, он решил не рассказывать.
– Ладно, предположим, что собака мне померещилась. Но сбежать мы все равно не можем, на воротах висят замки.
– Естественно, – вмешался Филоза. – Никто не должен входить на территорию, пока идет игра.
Илан посмотрел на Хлоэ.
– Это еще не все, – сказал он. – Наши мобильные телефоны разбиты, ключ от неймановского
[28]
замка зажигания сломан. Наручники валяются на полу машины.
