14 СЕНТЯБРЯ
Сегодня Генерал Нетуда заблудился по дороге к дому в Койоакане, где прожил сорок один год. Задание было обычное: отвезти обед сеньору Кало. Впервые Сезар повез Гильермо Кало фотографировать окрестности еще в карете. По его словам, во всем Мехико не было ни единого автомобиля. Славные были деньки. Что ж, у лошадей есть свои преимущества, с этим не поспоришь: они знают дорогу домой.
Так странно каждый раз возвращаться в дом на улице Альенде, куда сеньора Фрида привела с рынка Мелькор незнакомца в тот день рождения много лет назад, робкого парнишку, который нес ее сумки, потому что каждый волен, если хочет, смастерить из штанов воздушного змея. И оказалось, что во внутреннем дворике под деревьями читает газету художник; такое вот совпадение. До чего странно, что тот мальчишка все-таки сделал из штанов змея, облетел на нем вокруг света и каким-то чудом вернулся в дом, где все и началось.
1 ОКТЯБРЯ
Трудный день. Печатать под диктовку художника сложнее, чем мешать для него штукатурку. Не так утомляет работа, как расспросы. Хозяин говорит, что умный слуга — не всегда хорошо. Канделария, например, может прибрать все бумаги на его столе и уйти, разобравшись в том, что написано, не больше обезьянки Фуланг-Чанга. Ведь хозяин ни в чем не подозревает Фуланг-Чанга. Только неграмотную, наивную Канделарию.
— А ты? — раздражается он. — Что ты видел сейчас, пока печатал счета?
— Ничего, сеньор Ривера.
— Ничего, даже официального бланка президента республики? Не заметил письма от Карденаса?
— Признаться, сеньор, оно не укрылось от моего взгляда. Печати очень приметные. Но вы важный человек. Неудивительно, что вам приходят заказы от правительства. А читать письмо я не стал, это правда. Я не интересуюсь политикой.
Художник закрыл газету, снял очки и вперил взгляд из кресла, где любит сидеть, когда читает или диктует.
— Не интересуешься?
— Сеньор Ривера, вы защищаете интересы простого народа, и все знают, что это хорошо. Но власти везде одинаковы, вне зависимости от того, что обещают. В конце концов оказывается, что на бедняков им просто наплевать.
— Циник! В революционной Мексике это редкость. По крайней мере, среди твоих сверстников.
— Я не учился в университете. Возможно, это помогло мне остаться при своем мнении.
— Суровый молодой человек. И ты не допускаешь исключений?
— Что-то их не видно. Иногда я читаю газеты. Беру из вашей студии, когда они вам больше не нужны, сеньор. Признаюсь в этом.
— На, возьми эту, все равно там сплошная чепуха. — Он сложил газету и бросил на стол. — Ты когда-нибудь слышал о человеке по фамилии Троцкий?
— Нет, сэр. Он поляк?
— Русский. Тут и от него есть письмо. В одной пачке с президентским.
— Я его не видел, сеньор Ривера. Клянусь, это правда.
— Я тебя ни в чем не обвиняю. Я лишь хотел сказать, что ты ошибаешься — идеалисты существуют. Но о русской революции ты по крайней мере слышал?
— Да, сэр. Ленин. Из-за его портрета на фреске у вас возникли недоразумения с гринго.
— Именно. Вождь большевиков. Сверг монархию и изгнал кровососов-богачей, живущих за счет рабочих и крестьян. Привел к власти пролетариат. Что ты на это скажешь?
— При всем уважении, сеньор, сколько он продержался?
— Всю революцию и семь лет после нее. До самой смерти он заботился о благе народа. А сам жил в крохотной холодной квартирке в Москве.
— Поразительно, сеньор. А потом его убили?
— Он умер от апоплексического удара. У него осталось двое преемников: один был честен, второй хитер. Думаю, ты и сам догадаешься, что хитрый одержал верх.
— Правда?
— Да. Сталин. Эгоистичный, одержимый жаждой власти бюрократ — словом, в твоем представлении, типичный правитель.
— Мне жаль, сэр. Я был бы рад ошибиться.
— Но ты не ошибся. Другой, честный, тоже мог бы сейчас управлять страной. Он был лучшим другом и правой рукой Ленина. Избранным председателем Петроградского совета, народным комиссаром; все были уверены, что преемником Ленина станет именно он. Совершенно непохожий на одержимого бюрократа Сталина. Как можно было предпочесть его защитнику народных интересов?
— И все-таки вышло именно так?
— Из-за исторической случайности.
— Понятно. Честного защитника народных интересов убили.
— Нет, к досаде Сталина, Троцкий по-прежнему живет в эмиграции. Разрабатывает теоретическую стратегию, поддерживает демократическую народную республику. И прячется от наемных убийц Сталина, которые ползают по миру, точно полчища муравьев, и охотятся на него.
— Интересная история, сеньор. С точки зрения сюжета. Позвольте спросить, а о какой исторической случайности шла речь?
— Спросишь его самого. Через несколько месяцев он будет здесь.
— Здесь?
— Здесь. Это тот самый Троцкий, о котором я говорил. Письмо вон там, на столе, под посланием от Карденаса. Я попросил президента предоставить ему политическое убежище под моим попечительством.
Что ж, вот и разгадка. Отсюда и все вопросы. Художник ухмылялся; его непослушные волосы стояли на голове дыбом, точно нимб — или же рога дьявола. Двойной подбородок подчеркивал улыбку.
— Ну что, мой юный друг, политика по-прежнему навевает на тебя скуку?
— Должен признаться, сеньор, что в этом вопросе мне все труднее стоять на своем.
8 ОКТЯБРЯ
Иногда, когда художник перечитывает напечатанное за день, можно успеть взглянуть на книги из его библиотеки. Вся стена заставлена шкафами. На нижних полках — папки в деревянных обложках, где Фрида держит документы по хозяйству и личные бумаги. Каждая помечена особым рисунком: на той, в которой хранятся письма Диего, изображена голая женщина. На папке Фриды — завистливое око. На папке со счетами — просто знак доллара.
Остальное пространство занимают книги обо всем на свете: о политической и математической теории, европейском искусстве, индуизме. Одна полка длиной во всю комнату целиком отведена под историю народов Мексики: тут и книги по археологии, и по мифологии. Скучные научные журналы, посвященные памятникам древности. Но в целом книги великолепны. Художник снял с полки одну, чтобы похвастаться: это оказался древний кодекс, составленный сотню лет назад. Монахи стремились точно воспроизвести копии древних текстов, которые индейцы писали на плотной бумаге из древесной коры. Строго говоря, страниц в рукописи не было: это был длинный лист, который складывался гармошкой. Писали древние маленькими картинками. Вот человек, разрубленный пополам. А вот гребцы на лодке.
Художник сказал, что это Кодекс Ботурини
[136]
, повествующий о странствованиях ацтеков. По велению богов они оставили Ацтлан и отправились на поиски новой родины. Путешествие продолжалось двести четырнадцать лет. Длинный лист поделен на двести четырнадцать полос, на каждой из которых описано, что произошло в тот год. Как правило, ничего хорошего. Голова на вертеле над костром! Человек с вывалившимися глазными яблоками! Правда, на большинстве страниц изображены просто поиски дома. От книги так и веет тоской, страстным стремлением обрести свою землю. Пиктограммы усталых путников, которые несут детей и оружие. Через всю книгу тянутся крохотные чернильные следы — горестные черные приметы страданий. Развернутый во всю длину, кодекс занял студию почти целиком. Вот сколько можно блуждать в поисках дома.
