Лоренцо совсем обезумел — поставил на оба входа в спальню Льва и Натальи железные двери в три дюйма
[172]
толщиной. Лев шутит, что теперь ложится спать, будто забирается в подводную лодку. Еще Лоренцо планирует устроить бомбоубежище, три новые кирпичные башенки для наблюдения за улицей и ограждение из сетки и колючей проволоки, которое выстоит, если дом забросают гранатами.
Льву уже надоело повторять, что после драки кулаками не машут. Говорит, что убийцы не прибегнут дважды к одному и тому же способу: «Лоренцо, друг мой, если бы они были такими дураками, тебе было бы не о чем беспокоиться».
Уныние вроде бы понемногу рассеивается. Наталья наконец достала летние платья и убрала старомодные русские пальто на меху. В этом городе погода одна и та же двенадцать месяцев в году, разве что может пойти дождь. Но Наталья скрупулезно следует смене времен года: весной носит светлые платья из набивной ткани, а осенью — темные пальто, по-прежнему руководствуясь парижским или московским климатом. Так она выживает. И Лев тоже. Прошлое — все, что мы знаем о будущем.
Еще один добрый знак: Наталья пригласила гостей на чай. На рынке Мелькор Реба столкнулась с их неизменным шофером Джексоном и его подружкой Сильвией и не раздумывая пригласила их зайти, чтобы Наталья поблагодарила Джексона за то, что он отвез их в Веракрус. Реба переживала, что, наверно, нужно было спросить согласия Льва, но Наталья ее успокоила: Сильвия — старая знакомая Розмеров, а Джексон за эти несколько месяцев оказал бесчисленное количество услуг. Кажется, Наталье Джексон с Сильвией нравятся. Она пригласила их приходить снова; их визит вносит разнообразие в жизнь этой крепости.
У Льва, похоже, об этой парочке свое мнение. Он необыкновенно долго возился с курами, прежде чем присоединиться к компании за чашкой чая. Наталья потеряла терпение и отправила за мужем секретаря.
— Простите, сэр, но ваша супруга прислала спросить, как можно битых три четверти часа кормить одиннадцать куриц.
— Скажите Наталье, что мне с курицами интереснее, чем с ее гостями. Нет-нет, не говорите. Этот Джексон славный малый. Вот только вообразил себя писателем.
— О чем же он пишет?
— В том-то и беда. Он сам не знает. Показывал мне наброски. Это будет нечто вроде исследования, посвященного теории «Третьего лагеря» Шахтмана. На самом же деле тоска смертная. Его мысли не отличаются глубиной. Если он вообще думал, когда это писал.
— Однако!
— И он хочет, чтобы я написал рецензию.
— Это нелегко.
— Не то слово. Ох, сынок. Я не понаслышке знаком с ГУЛАГом и ГПУ. И все равно не хватает храбрости сказать в лицо молодому человеку, который был так добр к моей жене: «Друг мой, ничего нового вы не придумали. К тому же ваша книга просто скучна».
— Хотите, я передам Наталье, что куры сегодня очень голодны?
Лев со вздохом загремел лопаткой для зерна. Куры подняли головы и жадно следили за каждым его движением.
— Подумать только, в 1917 году я командовал пятимиллионной армией. А теперь одиннадцатью курами. У меня даже петуха нет.
— От петухов обычно одно беспокойство.
Троцкий хмыкнул.
— Чтобы у вас появился повод остаться здесь подольше, сэр, могу задать вам один вопрос. Про то, как вы были комиссаром.
— Что ж, задавайте. Доктор уверяет, что у меня давление зашкаливает. Так о чем вы хотели спросить?
— Диего мне рассказал, что вы должны были стать преемником Ленина. Вы были вторым лицом в партии, вас поддерживал народ, вы устроили бы революцию в демократической Советской республике.
— Все верно.
— Почему тогда вместо вас к власти пришел Сталин? В книгах пишут, что «вопрос о том, к кому перейдет власть, не был окончательно решен», нечто в этом роде. Но Диего объяснял иначе.
— И как же?
— Что это была историческая случайность. Как будто подкинули монетку: выпасть могли и орел и решка.
Лев молчал так долго, что казалось, будто Джексон и Сильвия уедут раньше, чем комиссар проронит хоть слово. Вопрос был дерзкий, пожалуй, даже грубый. Ван сто раз говорил, что Лев не любит об этом вспоминать, да и не станет.
Но он все-таки заговорил:
— Как вы знаете, Владимир Ильич Ленин скончался от удара в 1924 году, вскоре после Тринадцатого съезда партии. Съезд истощил его силы; впрочем, и мои тоже. Я болел уже несколько недель и во время заседаний свалился с воспалением легких. Наталья настояла, чтобы, когда съезд завершится, мы поехали отдыхать на Кавказ. Она была права: иначе бы я просто умер. Наконец все закончилось, я обнял товарищей и своего друга Владимира и отправился в путь.
Он замолчал, снял перчатки и вытер глаза.
— Мы с Натальей ехали на поезде на Кавказ. Пили чай в вагоне-ресторане. Вдруг подходит проводник с телеграммой: Ленин скончался от удара. Телеграмму послал Сталин. «Дорогой товарищ Лев» — кажется, так он назвал меня. Выражал соболезнования в постигшем нас горе, уверял в дружбе и солидарности и описывал подробности будущих похорон. Сказал, что по множеству причин, главной из которых было нежелание вызывать беспорядки, семья и правительство решили отказаться от пышной государственной церемонии. Хоронить будут скромно, на следующий день. Я бы уже не успел вернуться; разумеется, Сталин заверил меня, что не стоит беспокоиться. Семья все понимает. Предполагалось, что по возвращении я произнесу на государственной церемонии речь в память о друге.
— И вы поехали дальше.
— Да, мы поехали на Кавказ, чтобы отдохнуть неделю. Но не успела она закончиться, как я узнал, что Сталин меня обманул. Каждое слово в телеграмме оказалось ложью. Хоронили Ленина не в семейном кругу и не на следующий день. Похороны были пышными и состоялись спустя три дня после того, как я получил телеграмму. Если бы я знал, я бы успел вернуться. Я должен был выступить на похоронах. Успокоить народ, потому что время было тревожное. Ленин умер неожиданно; в стране началась паника. Люди испугались за свое будущее.
— Но вместо вас на похоронах сказал речь Сталин.
— В газетах написали, что я отказался приехать — дескать, не хотел прерывать отпуск. Сталин так прямо и заявил. Но, разумеется, не с трибуны. На похоронах он говорил о мужестве и руководстве. Сказал, что оправдает надежды, которые возлагает на него народ, в час, когда другие оказались недостойны доверия и пренебрегли своими обязанностями… Все догадались, о ком он говорит.
— Но ведь всего лишь несколько дней назад народ был вам предан. Неужели это ничего не значит?
— Люди перепугались. В тот момент им больше всего нужна была надежная опора.
Лев поднял взгляд в небо над стеной, окружавшей двор. Эти воспоминания причиняли ему боль сильнее любых ран. Ван оказался прав: жестоко было задавать этот вопрос.
