– Саммер! Как ты?
Алексия протянула ей руку с идеальным маникюром. Ее пальцы были ледяными.
– Так мило, что ты пришла.
Саммер уставилась на нее. «Мило?»
Алексия приветствовала ее, словно обе находились на коктейль-пати, которую Саммер любезно посетила. Неужели она не понимает всей серьезности ситуации?
– Что случилось, Алексия? Для чего все эти аппараты? Тедди сказал, что вы говорили с доктором.
– Да, с хирургом. Доктором Крикдейлом. Очень славный человек.
Саммер выжидала.
«И…»
– Оказалось, мы встречались и раньше. – Алексию несло. – Я знаю его по местному отделению партии. Его жена выполняет огромную работу по сбору средств.
Саммер хотелось хорошенько ее встряхнуть.
«Да плевать мне трижды на отделение партии. И вам стоило бы. Может, сейчас ваш сын умирает».
Но она ответила, старательно выговаривая каждое слово:
– Что сказал доктор о Майкле?
– Ах да! Майкл в медикаментозной коме.
– Хотите сказать, что это сделали с ним доктора? – в ужасе прошептала Саммер.
– Пришлось. Иначе не могли провести операцию на мозге.
– На мозге?
Внутренности Саммер стали плавиться от страха. Второй раз за последние несколько минут ей пришлось сесть.
– Да, – кивнула Алексия. – Они посчитали, что он шел со скоростью свыше восьмидесяти миль, когда врезался в грузовик. К счастью, не в лоб, а сбоку, но при такой скорости просто чудо, что он вообще выжил. Руки и ноги сломаны, внутреннее кровотечение, но самое страшное – травма головы. Доктор Крикдейл удалил из правого мозгового желудочка шестнадцать осколков кости.
Это все равно что слушать прогноз погоды. Алексия так спокойна. Такая ледяная сдержанность!
– В мозгу была большая гематома. К несчастью, первые сканы показали очень низкий уровень активности. Мы ждем новых, но доктор Крикдейл не питает больших надежд.
– Он выживет? – прошептала Саммер.
– Пока трудно сказать. Возможно. Но это вряд ли будет лучший исход.
Саммер, не веря собственным ушам, уставилась на Алексию. Мать Майкла всегда ее подавляла. Саммер считала ее бесчувственной, но никогда не думала, что та настолько жестока по отношению к собственному сыну. К Рокси – вероятно. Но Майкл всегда был зеницей ее ока.
– Что это значит? Не хотите, чтобы он жил?
– Не хочу, чтобы превратился в растение. Я останусь с ним на ночь.
Алексия величественно отвернулась и положила унизанную бриллиантами руку на плечо Майкла.
– Можешь вернуться утром.
Она пытается ее выставить. Отпускает, как горничную.
Шок от такого равнодушия сменился гневом.
– Я хочу остаться. Майкл тоже этого хотел бы.
– Нет.
Сталь в голосе Алексии не оставила места возражениям.
Саммер попыталась запротестовать, но подошедший Тедди мудро сжал ее ладонь.
– Не сейчас, – прошептал он, выводя ее в коридор. И только потом заговорил открыто: – Не суди ее, дорогая. Она в шоке. Как мы все.
– Но она так холодна, Тедди!
Она не хотела говорить резко. Слова вырвались сами.
– Я знаю, что так кажется, – вздохнул Тедди. – Но мальчик для нее – все.
«Это для меня он все», – с отчаянием подумала Саммер.
– Не можете убедить ее позволить мне остаться? Что, если?.. – Она снова заплакала. – Что, если ночью он умрет?
Тедди ответил взглядом, исполненным бесконечной доброты.
– Если он умрет ночью, ему никто из нас не понадобится. Не так ли?
Воскресные газеты были полны снимков с несостоявшегося праздника в Кингсмире и мрачных подробностей почти смертельной аварии сына Алексии де Вир. «Сан он санди» первая пустила в ход выражение, преследовавшее Алексию все последующие месяцы. Заголовок статьи гласил: «Проклятие де Виров?» Заодно с самыми пикантными подробностями таблоиды с восторгом вытащили на свет старые слухи о Рокси и «истинную историю» дочери министра внутренних дел, а также ее таинственного падения с высоты третьего этажа. Снимки Рокси, прикованной к инвалидному креслу, перемежались фотографиями больницы, где Майкл де Вир лежал в «критическом, но стабильном состоянии». Проверили даже старые забытые снимки Санджая Патела, сделанные до его заключения и последовавшего самоубийства. Но изменчивая британская публика вместо ожидаемого сочувствия обрушилась на Алексию, истолковав ее стоицизм в отношении аварии с Майклом как жестокосердие, присущее министру. Казалось, за одну ночь позитивный имидж, над созданием которого Алексия так много трудилась, стал разрушаться. Она оказалась еще более одинокой, чем раньше.
Дома, в Восточном Лондоне, Гилберт Дрейк со злорадством читал все статьи. Совсем, как Исход, когда фараон отказался отпустить избранный народ и Господь убил за это всех первенцев, и людей, и скотину, так и Алексия де Вир была наказана за то, что держала за решеткой бедного Санджая.
«Она пожертвует Господу своего первого отпрыска мужского пола».
«Я должен остерегаться греха гордыни, – остерег себя Дрейк. – Месть – кара Господня. Не моя. Я лишь его орудие».
Дрейк молился о знамении. Знаке.
«Прояви свою волю, Господи. Укажи путь. Месть наконец началась. Но до конца еще далеко».
Через две недели после аварии Алексия встретилась с премьером.
– Вам полагается отпуск по семейным обстоятельствам, – сообщил тот. – Никто вас не осудит, если придется на время оставить работу, побыть с семьей.
Алексия недоверчиво прищурилась. Старшие министры кабинета не «оставляют работу на время». Цепляются за свои должности или их теряют. Генри Уитмен знал это не хуже ее.
– Пытаетесь избавиться от меня, Генри?
– Разумеется, нет! – возмутился Уитмен. – Мне в голову такое не пришло бы!
– Прекрасно! – кивнула Алексия, не ответив на улыбку премьера. – С тех пор как это случилось, Майкл не приходил в себя. И если верить докторам, вряд ли придет.
– Мне так жаль!
– Пожалуйста, избавьте меня от выражений сочувствия, – бросила Алексия почти рассерженно.
Уитмен надеялся, что в ней говорит горе, но трудно сказать наверняка.
– Если бы это зависело только от меня, завтра отключила бы чертовы аппараты. Это Тедди настаивает на том, чтобы они продолжали работать. Но я не собираюсь тратить время в больничной палате, держа руку ни на что не реагирующего сына просто затем, чтобы угодить какой-то вечно готовой критиковать свысока кляче из «Дейли мейла», когда могу быть полезной здесь.
– Никто и не предлагает такого, Алексия.
