«Если что-то пойдет не так, нас колесуют на этой площади, – подумала Магдалена. – Но все пойдет как надо. Иначе не может быть!»
Она осторожно открыла один из горшков, содержимое которого источало горький, едкий запах. Дрожащими руками она погрузила внутрь два льняных лоскута, чтобы они полностью пропитались. Настоящих губок с далекого побережья на рынке найти не удалось – они стоили слишком дорого и встречались довольно редко. Но Магдалена надеялась, что и с тряпками все получится. Днем отец несколько часов вымерял нудные пропорции. Потом они испробовали средство на бездомной дворняге. Собака мгновенно потеряла сознание и очнулась только через час. Но это еще не значило, что на стражников снотворное подействует так же.
– Ну, как я выгляжу? – прервал отец ее размышления; голос его звучал приглушенно, как из-под одеяла. – Похож я на оборотня?
Магдалена подняла глаза, и ее чуть удар не хватил.
Перед ней стояли два адских создания, похожих на ужасные помеси человека, волка, медведя и рыси. Как при каком-нибудь древнем ритуале, оба нацепили на себя волчьи головы, отчего стали еще выше обычного. Кроме того, медвежьи и оленьи шкуры, свисавшие с плеч, делали их заметно шире.
В дрожащем свете фонаря Магдалена уставилась в пустые волчьи глазницы. Она сознавала, что перед ней только отец и дядя, но едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.
– Эта дрянь воняет хуже чумы! – прохрипело существо справа. Это был Бартоломей, он раздраженно дергал шкуру. – Если таскать ее слишком долго, меня вырвет стражникам под ноги.
– Давай, соберись, – проворчал второй оборотень. – От твоего Алоизия пахнет не лучше.
– И чего я вообще ввязался в эту затею? – продолжал ругаться Бартоломей, слегка покачиваясь под весом шкур, как пьяный. – К тому же я ничего не вижу из-за этой башки! – Он схватился за волчью голову, привязанную шнуром у подбородка. – Черт, да я скорее в стену врежусь!
Палач из Бамберга потянул за голову, но Якоб схватил его за руки и отвел вниз.
– Подумай о своих псах, братец! – прошипел он. – Ты ведь не хочешь их потерять? Тогда не вздумай отступать.
– Дьявол тебя забери, скотина проклятая, я…
– Прекратите сейчас же, вы оба! – прикрикнула на них Магдалена.
Голос ее прозвучал так громко, что она побоялась, как бы их кто-нибудь не услышал. Но все было спокойно.
– Мы же все хотим, чтобы это безумие наконец прекратилось, – добавила она заметно тише и строго посмотрела на мужчин. – К тому же никто потом не должен заподозрить дядю в том, что он отдал ключи от камеры. А это удастся только в том случае, если мы преподнесем горожанам мертвого оборотня на серебряном блюде. Этого самого, – она показала на тушу у себя под ногами. – Так что давайте уже доведем дело до конца. И больше никаких угроз, договорились, отец?
Оборотень что-то неразборчиво проворчал.
– Договорились, я спрашиваю? – повторила Магдалена.
– Да, да, хорошо. Больше ни слова не скажу, только если и он будет молчать.
Женщина сделала глубокий вдох, после чего протянула каждому из братьев по тряпке, пропитанной снотворным, небольшому коробу с серой, огнивом и порохом.
– Тогда начнем, – сказала она тихо. – Теперь назад дороги нет.
* * *
Между тем в трактире «У синего льва», у самого подножия Домберга, Георг познал главную мудрость пития: чем больше пива в себя вливаешь, тем легче на душе. В особенности это касалось бамбергского темного пива. Сваренное на обжаренном солоде, оно всегда отдавало ароматом пепла и ветчины. Георг как раз принялся за четвертую кружку и чувствовал себя превосходно.
Растопленная печь согревала спину, и пот выступал на лбу. В углу трое пьяниц тянули старинный франконский мотив, и Георг заметил, что невольно подпевает. Ребенком он постоянно пил разбавленное пиво – оно считалось намного полезнее грязной воды, которую использовали только для мытья и стряпни. Но пиво, которое наливали здесь, было темным и крепким, очень крепким. Наконец-то Георг понял, почему люди постоянно набивались в трактиры: такой превосходный напиток нельзя пить в тишине и одиночестве, для этого необходимо общество! Выстукивая одной рукой в такт песне, Георг осушил кружку и кивнул дородной хозяйке. Та с улыбкой поставила перед ним новую.
– Ты же подмастерье палача, верно? – спросила она и подмигнула: – Не бойся, я никому не скажу. Я сразу тебя узнала, как только ты вошел. Ну и здоровый же ты…
Георг тупо ухмыльнулся. Ему хотелось ответить что-нибудь, но на ум ничего не пришло. Странно, совсем недавно трактирщица казалась ему старой и толстой, но после четвертой кружки она словно помолодела и стала вдруг весьма привлекательной. Наверное, она была ненамного старше Магдалены.
Магдалена… Дети…
Георг вздрогнул.
– Сколь… сколько времени? – спросил он осоловело. – Долго я тут сижу?
Хозяйка пожала плечами:
– Не знаю, часа два, наверное. – Она подмигнула ему: – Не бойся, мы еще не закрываемся, если ты об этом. По случаю приема у епископа все трактиры сегодня открыты допоздна. А с чего ты спрашиваешь?
Георг задумчиво уставился в темную пену свежего пива. В сознании вдруг всплыла какая-то мысль, лишь на мгновение, так что он не успел за нее ухватиться. Это было как-то связано с Иеремией и детьми. Но вспомнить удалось лишь о том, что, по словам Иеремии, он мог задержаться дольше двух часов.
Еще одну кружку. Она ведь уже стоит передо мной. Не выливать же…
Только теперь Георг заметил, что хозяйка по-прежнему стоит возле его стола. Он протянул ей несколько монет.
– Благодарю, – проговорил юноша, едва ворочая языком. – Но эта кружка последняя, мне и впрямь надо идти.
– Конечно. – Трактирщица усмехнулась: – Все так говорят.
Она со смехом удалилась, и Георг поднес кружку ко рту.
Потягивая темную жидкость, он пытался сообразить, что за мысль пронеслась у него в голове минуту назад. Вот она снова вспыхнула в сознании.
Иеремия… Дети… Меч…
Но пиво рассеивало воспоминания. Георг уронил голову на стол.
Вскоре он мирно посапывал в такт музыке.
* * *
– Должно быть, стена эта весьма благочестива, раз и не думает обороняться… – говорила в это время Барбара на сцене парадного зала. Остальную часть реплики заглушили аплодисменты и громкий смех.
Аплодисменты, как теплая волна, захлестывали ее и одновременно переполняли душу. Барбара театрально закатила глаза и отступила на шаг, уступая место другим артистам. Дрожь и судороги в животе, называемые артистами сценической лихорадкой, исчезли как по волшебству. Теперь Барбара чувствовала себя на седьмом небе. Она не играла принцессу Виоландру, она была ею! Переодевшись в роскошное платье, девушка словно оставила прошлую жизнь. Театр давал ей возможность стать кем угодно. Теперь не бесчестная дочь палача, а принцесса, королева или благородная девица, что дожидается возлюбленного… Столько ролей! И зрители ее полюбили, несомненно. Они смеялись над ее короткими репликами, а когда она грациозно выступала вперед, свистели и кричали. Это было превосходно!
