Кирби злится – слова настолько избиты, что попахивают гнильцой. Он повторял их столько раз, что они совершенно утратили первоначальный смысл.
– Она умерла раньше, так что ей было все равно.
– Это жестоко.
– Зато правдиво. Именно поэтому говорят, что с этим нужно научиться жить.
– Ладно, успокойся. Вот черт! Я думал, мы сможем понять друг друга.
– Было что-нибудь необычное? Какой-то предмет на ее теле, который ей не принадлежал? Зажигалка. Украшение. Что-нибудь старинное.
– Она не любила украшения.
– Ну ладно, спасибо. – Кирби чувствует усталость. Сколько подобных разговоров она уже провела? – Ты очень мне помог. Спасибо, что уделил время.
– А я рассказывал тебе о песне?
– Я бы запомнила.
– Сейчас она для меня значит очень многое. «Получи это, пока можешь» Дженис Джоплин.
– Я не самая большая поклонница Джоплин.
– Так и Джулия никогда не была. Даже почерк не ее.
– Почерк на чем? – Для Кирби засветился лучик надежды. Так, спокойно! И при чем здесь Джамаль?
– На кассете, которую нашли в ее сумочке. Я думаю, кто-то дал ей послушать. Девчонки из общежития.
– Да, девчонки в общежитии вместе слушают музыку и дерутся подушками в ночных рубашках, – язвит Кирби, стараясь не выказывать интереса. – Ты полиции об этом говорил?
– Что именно?
– Что это не в ее стиле?
– Думаешь, один из придурков, которые ее убили, заслушивался Джоплин? Мне кажется, у них другие вкусы. – Он по-киношному «достает пистолет» из кармана: – Гангста-рэп, наверное, слушали. – Грустно смеется и тут же мрачнеет еще больше. – А ты точно не хочешь остаться? Выпьем вместе.
Кирби прекрасно понимает, что это значит:
– Не стоит. Это не поможет.
Харпер
1 мая 1993
Поразительно, как близко они располагаются друг к другу, несмотря на автомобили, поезда и несмолкаемый гул аэропорта О’Хара. Он уже убедился, что найти их достаточно легко. По большей части людей влечет в город, который непрестанно растет и расширяется, отвоевывая все больше места у сельской местности, как грибок плесени постепенно поражает целый кусок хлеба.
Обычно он начинает с телефонной книги, но имени Кэтрин Гэллоуэй-Пек в списке нет. Поэтому он звонит родителям.
– Здравствуйте, – голос ее отца звучит так отчетливо, будто мужчина стоит рядом.
– Я ищу Кэтрин. Вы не можете сказать, где ее найти?
– Я уже говорил вам, что она здесь не живет, и мы не имеем никакого отношения, слышите – никакого – к ее долгам.
В трубке раздается громкий щелчок, который быстро сменяется монотонным гудком. Он понимает, что линия разъединена, поэтому опускает еще одну монетку в щель автомата и набирает тот же номер, крепко нажимая на серебряные кнопки, засаленные и потертые тысячами пальцев. Снова раздается гудок.
– Да? – Голос мистера Пека, тихий и осторожный.
– Вы знаете, где она? Мне нужно ее найти.
– Черт возьми, вы что, не понимаете? Оставьте нас в покое. – Долго молчащая трубка начинает внушать страх: – Алло?
– Алло.
– О-о, я не понял, здесь ли вы еще. – В голосе мужчины появляются нотки неуверенности. – С ней все в порядке? О, господи, она опять что-нибудь сделала?
– А почему Кэтрин должна что-то сделать?
– Не знаю. Я не знаю, почему она вообще что-либо делает. Мы заплатили, чтобы устроить ее в это место. Старались понять… Нам сказали, что она не виновата, но…
– В какое место?
– В центр реабилитации «Нью-Хоуп».
Харпер осторожно кладет трубку на место.
Однако там ее нет, и он отправляется на собрание, организованное этим центром: сидит тихо и спокойно, как полагается анонимно, и слушает сопливые, слезоточивые истории. Ему везет – он знакомится с престарелой, старомодной и доброжелательной леди по имени Абигейл, которая очень обрадовалась известию, что Кэтрин хочет видеть ее «дядя».
Кэтрин
9 июня 1993
Кэтрин Гэллоуэй-Пек расхаживает взад-вперед перед чистым холстом. Завтра она отвезет его Хаксли и продаст за двадцать баксов, хотя на самом деле это цена одной только рамки. Он, как всегда, пожалеет ее и даст дозу. Может, ей придется отсосать. Конечно, она не проститутка. Это просто одолжение: друзья же выручают друг друга. Почему не помочь другу почувствовать себя лучше?
Кроме того, депрессия и препараты дают вдохновение. Посмотрите, например, на Керуака. Или Мэпплторпа. А еще Харинг. Бэйкон. Баския. Вот только непонятно, почему, когда она видит чистый холст, его нити начинают звенеть в ее голове расстроенным пианино?
Дело даже не в том, как начать. Она делала это десятки раз. Решительно, вдохновенно, с четкой идеей, каким должен быть результат. Процесс прокручивается у нее в голове. Краска ложится слоями, один на другой, словно мосты, доставляющие ее к желанному берегу. А потом вдруг становится хуже видно, картинка размывается, кисточка не слушается, а краска ложится пятнами. Приходится заканчивать наивными коллажами из страниц, которые она вырывает из старых книжек, купленных однажды целой коробкой за доллар. Просто накладывает на них краску, слой за слоем, пока слов становится не разобрать. Хотя первоначально Кэтрин хотела сделать из них большой костер, в пламени которого рождались бы слова, понятные ей одной.
Как же приятно – открыть дверь и увидеть его. Сначала она подумала, что пришел Хаксли, решив не откладывать встречу до завтра. Или Джоанна принесла кофе с бутербродом, хотя в последнее время она приходит редко, и ее взгляд с каждым разом становится строже.
– Можно войти?
– Да, – отвечает она, хотя видит, что он держит в руках нож и заколку для волос в форме розового кролика. Такая была у нее, кажется, лет восемь назад. Но выглядит так, будто он вчера купил ее в магазине.
А ведь она знала, что он придет. С того самого дня, как он сел с ней рядом на траву во время салюта; ей тогда было двенадцать. Она ждала отца, который пошел поискать укромное местечко, папу затошнило из-за соуса чили, он его всегда плохо переваривал. Она сказала, что ей не разрешают разговаривать с незнакомцами и что позовет полицию, но на самом деле ей очень льстил интерес этого странного взрослого.
Он сказал тогда, что она красивее и ярче огней, рассыпающихся в небе и отражающихся в окнах домов. Он видел, что она вся светится, и значит, ему придется ее убить. Не сейчас, позже, когда она вырастет. Он протянул руку, и девочка вздрогнула, хотела увернуться. Однако он сумел снять заколку с волос. И именно это движение, а не ужасные непонятные слова заставили ее безутешно разрыдаться, повергнув в ужас отца, когда тот вернулся – бледный, вспотевший, крепко держась за живот.
