Прошло несколько секунд, и вот уже ножки маленького табурета начали выстукивать ответ. Глухие звуки создавали ритмический рисунок, и Франсуа-Виктор тщательно записывал его. Но мне не требовалось дожидаться, пока услышанное преобразуется в буквы: в моем мозгу ясно звучал голос.
Я здесь. Призрак, – слышал я слова, а стук уже доносил до меня имя, коего я страшился. Призрак Гробницы.
Мое сердце забилось, дыхание перехватило. Этот дух не появлялся с той самой ночи, недели назад, когда пропала маленькая Лили.
– Что привело тебя сюда? – спросил мой сын Шарль.
Дух молчал. Мы ждали, и я подумал, что ожидание затянулось.
– Чего ты хочешь? – вырвалось у меня.
Искушение… соблазн… моя сила.
Франсуа-Виктор быстро строчил в блокноте, но я не нуждался в записях.
Знание… мой… дар.
Супруга и дочь явно скучали, сыновья тоже почти не проявляли интереса. Я удивился, что моя собственная семья как будто пресытилась этими изумительными откровениями, снисходящими к нам из темной бесконечной бездны. Наши гости, которым прежде довелось побывать всего на одном сеансе, смотрели и слушали с любопытством. На них заметно произвело впечатление то, свидетелем чего они оказались.
Быть не таким, как все…
Я закрыл глаза, чтобы голос в голове звучал яснее.
…непростая задача… духовенство… разрушает… благо. Разрушает меня и мое учение. Но ведь ты готов постигать, готов?
– Да, – прошептал я, уверенный, что дух обращается прямо ко мне.
И ты постигнешь. Я передам тебе свою мудрость.
– Мудрость? – переспросил я.
Тишина.
– Дух, ты все еще здесь? – спросил сын, когда в молчании прошло полминуты.
Ни движения.
Он повторил:
– Ты здесь?
Ваза на каминной полке зашаталась и упала, разбившись вдребезги. Вода разлилась, цветы рассыпались на полу около очага. Странный запах – запах серы? – наполнил комнату.
– Что за мерзкая вонь! – воскликнула супруга и выскочила из комнаты, сердито окликая служанку. – Воду в цветах всю неделю не меняли!
Нет, дело не в воде. Я принюхался. Затем снова. Зловоние и запах серы усилились, а еще пахло дымом и ладаном. И – почти неощутимо – сладостью садовых цветов.
– А почему духи являются нам? – спросила Адель, когда мы убрали атрибуты, необходимые для сеанса. – Что им от нас нужно?
Разумное и милое дитя, только излишне возбудимое. Супруга беспокоилась, что сеансы могут дурно на нее повлиять. Но несмотря на все увещевания матери отказаться от участия, Адель не уходила.
Сейчас она хотела получить ответ.
– Так почему, папа́?
– Вероятно, они желают, чтобы я записал плоды их мудрости.
– А мне кажется, они хотят чего-то еще. У них есть иные цели. – Ее карие глаза встретились с моими. – Заставь их объяснить, что им нужно.
Иметь такого отца, как Виктор Гюго, – испытание не из простых. Даже во Франции моим детям приходилось нелегко. Теперь, в ссылке, им стало в каком-то смысле еще труднее. Здесь они лишены тех друзей и знакомых, с которыми вместе росли, и должны довольствоваться обществом друг друга. Взять с собою в ссылку семью – это было мое решение. Мне и отвечать за их теперешнее одиночество. Тем вечером я видел испуг и нервозность дочери. На душе стало нехорошо, мучило ощущение вины. Поэтому я не удалился в комнату, как обычно, и не приступил к ведению записей, а решил совершить прогулку: подышать свежим морским воздухом и проветрить голову.
На небе сияла почти полная луна. Она давала достаточно света. Я спустился по тропинке и отправился вдоль берега на север. Прогулка длилась уже четверть часа, когда ветер пригнал свинцовые тучи, закрывшие небесный фонарь. Резко стемнело.
Я шагал мимо скалистого мыса, где часто прежде сидел, вглядываясь в морскую даль в попытках увидеть на той стороне Францию, когда заметил, что на моем обычном месте устроился какой-то юноша.
Он тоже увидел меня и окликнул:
Могу я присоединиться к вам, мсье Гюго?
Он обратился ко мне по-французски. Голос показался мне знакомым, хотя я не мог вспомнить, когда доводилось его слышать.
– Конечно, – отозвался я.
Даже если я не хотел общества – а я действительно не хотел, – каким образом мог я помешать незнакомцу, если он желает сопровождать меня в публичном месте?
Мгновение спустя он выступил из тени. Луна тоже вынырнула из-за туч и светила сейчас прямо на него. Незнакомец был невысок, худощав; темный сюртук отлично на нем сидел. Черные густые волосы вились и на шее собирались в локоны. Светло-карие миндалевидные глаза отливали золотом и почти не мигали. Высокие скулы и правильной формы нос свидетельствовали о породе. Все это, а также полный сочный рот делали его красоту почти по-женски изысканной и притягательной.
– Мы знакомы? – спросил я.
О, да.
Но вместо того чтобы представиться, он добавил:
Получите ли вы желаемое, зависит от вас. Только попросите.
Эта загадочная реплика озадачила и насмешила меня. Но показывать это было бы неучтиво, поэтому я, забавляясь, подхватил игру. Почему же я не промолчал тогда? Почему не придал значения тому уколу страха, тому знобящему чувству опасности, которое шевельнулось в моей душе?
– Получить желаемое, сударь? О чем это вы?
Все, чего взыскуете. В моих силах сделать так, чтобы самые сокровенные грезы стали реальностью.
– Но я чужой вам человек – зачем же вам помогать мне?
Не чужой. Мы знакомы.
Нет, я не узнавал эти черты. Нос, подбородок, лоб, губы, все вылеплено талантливым скульптором – и все незнакомо. Длинные темные кудри, черные ресницы, оттеняющие глаза цвета текучего топаза. Его повадки, манера говорить и одеваться, тембр его голоса позволяли отнести его к высшему обществу, к элите. Но нет, я не узнавал его.
Внешность не важна.
Он поднял руку в величавом, почти королевском жесте.
Просто слушайте мой голос, Гюго. Мы были рядом всего час тому назад – а вы уже не узнаете меня?
– Проклятье! Как ваше имя, сударь?
Призрак Гробницы.
Я замер.
– Прибой так шумит. Боюсь, я не расслышал ваше имя.
Нет, мсье Гюго, вы расслышали. Призрак Гробницы. Архангел Люцифер.
– Дух не может быть облачен плотью!
Я испытал приступ гнева. Неужели кто-то из друзей или близких решился меня разыграть? Я потянулся к лацкану его сюртука, намереваясь дернуть на себя, желая узнать, кто скрывается под личиной. Но он двигался куда быстрее и успел отступить, так что моя рука просто схватила воздух. И больше ничего.
