– Дневник подлинный, – возмущенно перебил Тео. – Что тебе нужно, Эш?
– Я все утро тебе названивал. Надо решить тот вопрос с Ренуаром. Сегодня.
– А я уже сказал: в наших книгах есть запись о продаже, так что обсуждать нечего.
– Есть что. И ждать это больше не может.
– Что за Ренуар? – спросила Минерва.
Эш пояснил:
– Тиммонсон заявила, что дед ее клиента действовал под принуждением, когда в тридцать седьмом году продавал картину.
Ева сокрушенно вздохнула.
– Несчастные люди… Их преследует память о потерянных близких и фамильной собственности. Грустно все это…
– Эш, мы сто раз обсуждали это. Есть письма. Никакого принуждения не было.
– Тогда чего ты ждешь? Свяжись с Тиммонсон, представь доказательства. Вчера на адрес банка пришло судебное предписание. Если дело дойдет до процесса, на адвокатов придется потратить целое состояние. Я не хочу бросать деньги на ветер.
– Дэвис продал нам Ренуара и приобрел Дюрера, – повторил Тео.
– Так займись этим, Тео. И давай уже наймем кого-нибудь для работы в галерее. Сколько можно тянуть и предаваться скорби? – Эш обращался к брату, но смотрел при этом на Минерву. – Все время давно вышло.
Повисла неловкая пауза. Ева заполнила ее, предложив Эшу яичницу.
Тот посмотрел на брата и Жас.
– Да, тетя Ева, с удовольствием. Мне нравится, как вы готовите. И я с радостью послушаю, что Жас думает о найденном дневнике.
Тео встал, отшвырнул салфетку и вышел из комнаты. Молчание нарушил только грохот удаляющихся шагов.
– Тебе надо быть терпимее с братом, – сказала Минерва. – Не таким жестким. С ним так нельзя.
– Сколько еще с ним сюсюкать? Мы на грани катастрофы. Тяжба нас разорит. Может, ему полечиться?
– Это не так просто, – сказала Минерва. – Я пытаюсь с ним работать. Это требует времени.
– Времени? Скажи уж, вечности… И до смерти Наоми было плохо. А сейчас вообще невозможно.
– Тео одержим, – сказала Ева.
Минерва и Эш уставились на нее в изумлении. Жас поняла, что раньше тетушка ничего подобного не говорила.
– Да, после смерти Наоми у него черная полоса, но… – начала Минерва.
Ева повторила:
– Нет. Все куда серьезнее. Он одержим.
– Что ты имеешь в виду?
– Мальчики росли на моих глазах. Проблемы между ними возникли чуть не с рождения. Я, конечно, слышала твои разъяснения, но все эти психологические материи для меня пустой звук. Их взаимную неприязнь психологией не объяснить. Поскольку сама я не мать и не психотерапевт, я всегда принимала твои слова на веру. Но со вчерашнего вечера, когда мы снова достали «говорящую доску», я смотрю на вещи иначе. Под другим углом зрения.
Ева остановилась. Теперь она взвешивала каждое слово.
– Здесь отравлен самый воздух. С давних пор. Пора нам это признать.
– О чем, черт возьми, ты говоришь? – спросил Эш.
Ева посмотрела сестре прямо в глаза.
– Что тебе известно о смерти нашего деда?
– Было поздно, половину ламп уже погасили. Ты и дедушка спускались по лестнице и не заметили кошку. Дедушка споткнулся и ухватился за тебя. Ты споткнулась тоже. Вы оба упали. Ты сломала бедро, он – шею.
Ева опустила взгляд в тарелку, будто надеясь найти там подсказку.
– Он добрался до тебя, Минерва. Так же, как раньше до меня. Я это поняла. Он пугал тебя во время сеансов, а потом успокаивал. Шептал всякую чепуху, подбадривал, утешал… Ничего слишком явного, ничего особо травмирующего. Поначалу. Но он хотел большего. Куда большего.
Она все еще не отводила взгляда от тарелки.
– Это было неправильно. Ужасно неправильно.
Жас наблюдала, как Ева сжимает и разжимает лежащие на коленях руки.
– Никакой кошки не было.
– Почему же я решила, что была?
– Это я сказала всем. Про кошку.
– А что тогда случилось на самом деле?
– Несчастного случая не было. Я толкнула его нарочно. Пока он не успел сделать с тобой то, что сделал со мной.
Ева резко отодвинула от себя тарелку. Та задела стакан с соком, стакан опрокинулся. Ярко-оранжевая жидкость разлилась по льняной скатерти. Ева положила поверх пятна салфетку, поставила стакан на место и повернулась к сестре:
– С каждым сеансом он становился все ненасытнее. Я не знаю психологического обоснования, не помню его собственных объяснений, – но он верил, что Призрак существует. Наш дедушка, раскрыв рот, слушал его речи. Как ты там это называешь – ассоциативный синдром? Психическое расстройство? Не уверена, я не специалист. Но он создал монстра и получал от него приказы – и сам превратился в монстра. В эмоционального вампира; и мне становилось невыносимо от мысли, что он сожрет и тебя тоже. Я не думала, что он умрет. Не знаю, что я тогда думала. Я просто очень разозлилась и испугалась. Сначала утащила доску в библиотеку, затем пошла в дедушкину комнату и разбудила его. Сказала, что в библиотеку явился дух и что он использует доску без нас. Сказала, что он что-то пишет. Что надо его отпустить, а если мы этого не сделаем, то он нас накажет. Я сказала дедушке, что мне очень страшно, и позвала в библиотеку. Когда он спускался по лестнице… я его толкнула…
Она замолчала. По щеке сползла одинокая слеза.
– Защитить меня? – ошеломленно повторила Минерва. – И все это время ты молчала?
Голос Евы дрогнул.
– Все вышло неправильно.
Минерва встала, обошла стол и подошла к сестре. Подтянула стул Тео, села и обняла плачущую Еву.
– Какой страшный груз – нести это в одиночку так долго. Почему ты ничего мне не сказала? Ну почему?
Две сестры посидели, обнявшись, а потом Ева отодвинулась и ответила:
– Сейчас главное – Тео. Все эти россказни о Призраке… Тео полагает, что с ним можно наладить контакт. Из того, что мы с тобой видели детьми, – что было реальным? Я всегда думала, что дедушка сам говорит за Призрака, но сейчас я уже ни в чем не уверена. Чему мы недавно стали свидетелями? Призрак опять здесь? Что-то не так. С нами. Со всеми нами. Мы должны разобраться.
Ева выпрямилась и дрожащей рукой взяла чашку. Поднесла ее к губам, отхлебнула остывший кофе.
– Если в твоей комнате на стене висит картина, то можно прожить с нею всю жизнь. Однажды утром ты просыпаешься, и свет падает на нее как-то иначе, и ты видишь ее как будто впервые. Тео подавлен. Он всегда таким был. Он родился таким. Лечение не помогло. И ничего не помогает. А сейчас ему становится хуже. Я вижу это по его глазам. Сейчас я это вижу. Он одержим, и теперь ему нужна более серьезная помощь, чем мы оказывали до сих пор.
