Они свернули за угол и подошли к двери кабинета, расположившегося на отшибе, подальше от шума и суеты. Там, за длинным столом, заваленным образчиками ткани, бумагами, газетами, журналами, справочниками, уставленным чашками с недопитым кофе, работал за компьютером худощавый человек лет шестидесяти с лишним, облаченный в оригинальные, от Вивьен Вествуд, штаны в красную клетку и в рубашку с закатанными рукавами. На голове копна ярко-розовых волос, сквозь очки в толстой черной оправе блестят голубые глаза. На стене за его спиной висела обширная коллекция реликвий, связанных с Девой Марией.
Хозяин кабинета встал:
– Здравствуйте. Меня зовут Тео. Садитесь, пожалуйста. Не хотите чего-нибудь выпить? Кофе? Минералки?
– Нет, спасибо. – Кейт робко присела на краешек стула.
Он рассмеялся:
– Ну что вы так нервничаете! Не пугайтесь моего экстравагантного вида, просто мы сейчас готовимся к новой выставке, посвященной течениям «дада» и «панк». Называется «Радикальные голоса в истории моды». Мы с Сэм иногда немного увлекаемся, вы не находите? – Он подмигнул ассистентке.
– Вообще-то, мне очень нравится ее платье, – поспешила заверить Кейт.
Лицо Сэм просияло.
– Сшито по оригинальным выкройкам шестидесятых годов Пьера Кардена, я нашла их в Интернете. Меня вообще интересует разовая одежда для разового выхода в свет. И пригодная для переработки. То есть разовая, но при этом пригодная для переработки, – поправилась она. – Сейчас я занимаюсь непромокаемой одеждой в стиле «Бёрберри», полностью сшитой из черных мешков для мусора. Пытаюсь изготовить образцы.
– Ну и как успехи? – спросил Тео.
– Честно говоря, не очень: полиэтилен постоянно собирается в складки.
– Попробуй мешки для строительного мусора. Они покрепче, может, и получится.
– Ммм… – Девушка на минутку задумалась, потом кивнула. – А что, это идея.
Тео обернулся к Кейт:
– Нам тут нравится прямо на месте оживлять результаты своих изысканий. В прошлом году проводили выставку «Стильное прощание: традиция траура через века». И целый год все без исключения ходили с ног до головы одетые в черное. Но хватит об этом. Так что, выпьете кофе?
– Нет. Спасибо.
Он обратился к Сэм:
– Можешь заниматься своими делами.
Та кивнула и вышла.
Тео откинулся в кресле и слегка прищурился:
– Вы, наверное, меня совсем не помните, да?
– Извините… – Кейт запнулась, отчаянно пытаясь вспомнить, где она могла его видеть. – Боюсь, что…
– Не важно. Это было давно, уже несколько лет прошло. На вашей подаче в конце курса. Нас познакомила ваша тетя.
– Ах да! Прошу прощения. У меня ужасная память на лица.
– Да-а, – протянул он, разглядывая девушку сквозь толстые стекла очков, – в тот вечер вы были слегка под мухой.
Кейт почувствовала, что щеки ее розовеют.
– Надеюсь, я вам не нахамила тогда?
– Нет, что вы, нисколько. Надо же было, так сказать… отметить это дело. А работа у вас была просто замечательная. До сих пор помню этюд с младенцами и простыней.
– «Медея», – вставила она.
– Да-да! Именно! Яркая работа.
Кейт забыла об этой картине, заставила себя забыть. Простыня, пропитанная кровью, неподвижно застывший ребенок. В тот год у нее умер отец. Она билась над работой из последних сил, стараясь перебороть горе.
Кейт опустила глаза и уставилась в пол:
– Ее так никто и не купил.
Тео сплел пальцы, поднес ладони к губам, ненадолго задумался.
– Да, сильная была работа.
– А по-моему, мерзкая.
– Искусство не всегда имеет дело исключительно с красотой. Чаще с истиной. А красота и истина вовсе не обязательно должны идти рука об руку.
Кейт перевела взгляд на висевшие у него за спиной изображения Мадонн в ослепительно-ярких одеждах: они смотрели на нее, слегка склонив головы в сторону, и в глазах у всех читались терпение и кротость.
– А чем вы сейчас занимаетесь? – спросил Тео, наклонившись вперед. – Я бы с удовольствием побывал на вашей выставке.
– Сейчас я работаю над картинами… в более традиционном духе. Занимаюсь копированием.
– Правда? – Казалось, он удивился.
– На заказ.
– А-а. Ну да… – кивнул Тео. – В ваших работах мне очень нравились чистота палитры и дерзость. Словно их писал современный Караваджо, только в юбке. Итак, – он снова откинулся на спинку стула, – чем могу служить?
Кейт достала из сумки обувную коробку, положила на стол и подвинула к нему.
– Не могли бы вы что-нибудь рассказать об этих предметах?
Тео открыл коробку и стал рассматривать бальные туфельки.
– Ну, это куплено в магазине «Пинэ» на Бонд-стрит. Я бы сказал, в промежуток где-то между двадцать девятым и тридцать третьим годами. Очень дорогой магазин, даже по тем временам. – Он перевернул туфельки подошвами вверх. – Почти не ношенные. Надевались к вечернему туалету, это очевидно. Возможно, вечер внезапно прервался. Одна из них требует починки.
– Правда? – Кейт наклонилась вперед.
– Вот здесь. – Теодор показал: один из ремешков действительно был порван. – Не долго же эти туфли носили. Где вы их нашли?
– Я недавно ездила в Девоншир. Работала в одном старом доме. По правде говоря… – Кейт слегка заколебалась, – я думаю, они принадлежали леди Ирэн Эйвондейл.
Он выпрямился, глаза его заблестели.
– Вы хотите сказать, Ирэн Блайт? Одной из сестер Блайт?
– Да.
– О-о! Обожаю Прекрасных Сестер Блайт! Впрочем, кто их не обожает? Но, как это ни печально, вряд ли ваша догадка правильна, – твердо заявил Тео, возвращая крышку на место. – Скорее всего, эти прелестные туфельки носила какая-то другая женщина.
– Откуда такая уверенность?
– Я не первый день коллекционирую вещи. – Он протянул руку к стене у себя за спиной. – Вот полюбуйтесь: это моя коллекция примитивных изображений Мадонны. Вы, конечно, в восторге? Впрочем, может быть, и нет. Но, как бы там ни было, у меня имеется еще одно страстное увлечение: я коллекционирую обувные колодки.
– Простите, что вы собираете?
– Обувные колодки. Колодка – это вырезанная из дерева точная копия ступни клиента, которая хранится у сапожника, которому он заказал обувь. Колодки изготовляют всего один раз, и они потом остаются у мастера навсегда. Каждая пара обуви делается на заказ, и нога сидит в ней как влитая. Но важно другое: мое не слишком обычное хобби в конце концов увенчалось выставкой, посвященной истории пошива обуви на заказ. Дело было лет пять или шесть назад, мы назвали ее «Если туфли тебе впору». И случилось так, что музей за огромные деньги приобрел две пары обуви, ранее принадлежавшей Ирэн Блайт, уже в последние годы ее жизни. Одну пару от фирмы «Фостер и сын», что на Джермин-стрит, еще одну – от самого Феррагамо. У леди Эйвондейл была длинная и очень узкая стопа с опущенным сводом, попросту говоря, плоскостопие: подобная деформация сплошь и рядом встречается у представителей высшего общества. Она никогда не стала бы покупать готовую обувь, даже самую дорогую, поскольку не выдержала бы в ней и пары минут. А кроме того, – Тео подвинул коробку обратно к Кейт, – у нее был другой размер. Ирэн Блайт могли подойти только очень длинные и узенькие лодочки. Совершенно исключительная нога.
