И вот однажды, туманным апрельским утром, в магазин зашел прилично одетый мужчина и лениво принялся рассматривать выставленные на продажу вещи. Джек тем временем листал журналы и дремал, устроившись поближе к электрическому камину, бывшему единственным источником тепла в промозглом помещении. Генри наотрез отказался провести центральное отопление, утверждая, что оно сушит воздух, а это может повредить изящным изделиям из дерева. Посетитель, по виду лет на десять старше Джека, задал несколько малозначащих вопросов, и они разговорились. Глядя на его щеголеватый внешний вид и отметив манеру подолгу смотреть собеседнику в глаза, Джек сразу почему-то подумал, что перед ним гей. Но мужчина оказался приятен в общении, разговаривать с ним было легко; казалось, он понимал, насколько скучное это занятие – целыми днями в одиночестве просиживать в лавке. И Джек, неожиданно для себя, раскрыл перед ним душу, выложил случайному посетителю все, о чем мечтал, к чему стремился. Незнакомец горячо поддержал его планы. Потом рассказал, что сам он живет в Нью-Йорке, а сюда приехал по делам, а заодно и сделать кое-какие покупки. И поинтересовался, нет ли у них чего-нибудь особенно любопытного, что еще не выставлено на продажу.
Увидев, как загорелись глаза незнакомца при виде зеркала, Джек сразу почуял, что перед ним настоящий покупатель. Американец попросил назвать цену и, услышав ее, не стал даже торговаться. А ведь Джек запросил в два раза больше того, что, по его мнению, стоило старое зеркало. Незнакомец тут же выписал чек, попросил вызвать ему такси и, как только машина приехала, мигом испарился вместе с зеркалом.
Джек, разумеется, был на седьмом небе, весь просто раздувался от гордости – еще бы, такой успех. Он тут же закрыл магазин и отправился в паб, чтобы отметить удачную сделку. И только потом отец объяснил ему, что он продешевил на несколько тысяч фунтов. Генри сумел каким-то образом связаться с заокеанским дельцом и попытался было вернуть зеркало, взывая к его добропорядочности и гуманности. Но тщетно. Ясно было, что тот сразу раскусил Джека: увидел, что парень ничего не смыслит в антикварном деле и, более того, презирает этот род бизнеса.
«Мы с тобой не какие-нибудь старьевщики! – гневно кричал отец. – Знающий человек сразу смекнет, что зеркало это цены необыкновенной! А у тебя, остолопа, не хватило ума даже понять это!»
Вот так в их отношениях и образовалась трещина. Полный юношеского высокомерия и самонадеянного эгоцентризма, Джек годами молча осуждал отца, считая его чудаком, человеком неполноценным… «Как баба, ей-богу», – частенько думал он о своем родителе. По правде говоря, Генри был человек простой, ничем не примечательный, но при этом чрезвычайно порядочный и мягкий. И в тот день разгневался, поняв, что собственный сын считает его смешным и недалеким.
С тех пор прошли годы, но Джек все еще чувствовал раскаяние. Теперь, идя по стопам отца, он пытался самому себе доказать, что тот ошибался. Но отцу было уже все равно: он ушел куда-то в себя, и к нему медленно, но верно подбиралось старческое слабоумие, болезнь Паркинсона.
И вот сейчас перед Джеком лежит дорожный несессер для письма, и гладкая поверхность красного дерева блестит в теплых лучах заходящего солнца.
Теперь, столько лет спустя, Джеку стыдно было сознавать, что все, чем он занимался до сих пор, было не что иное, как фарс, в котором он разыгрывал из себя «хорошего человека». И уж вдвойне стыдно, что он, Джек, делал это ради собственной выгоды. И никто этого не видел и не замечал.
Насколько глубоко укоренилось в нем представление о себе как о «хорошем человеке»? Он искренне полагал, что окружающие видят это и действительно считают все его поступки и суждения превосходными. А ведь на самом деле все это – декорация. Да, общество благосклонно оценивает ее, но все равно – это лишь фасад, скрывающий истину. Джеку нравилось делать вид, что он часто жертвует своими желаниями и считает подобное самопожертвование непреходящей ценностью. Он тешился этими мыслями по вечерам, когда лежал в спальне один, смотрел в темноту и размышлял о себе и своих занятиях. Подобного рода мысли придавали ему чувство уверенности и собственной правоты, он прибегал к ним всякий раз, когда из самых глубин души поднимался необъяснимый страх… Что ж, думал он, зато я человек хороший.
Если уж на то пошло, то не эти ли самые мысли лежали и в основе его супружеской жизни? Он отрекся от своей мечты стать архитектором, ведь на это пришлось бы потратить уйму времени и денег, а деньги надо зарабатывать, надо выстраивать собственную жизнь, надо покупать недвижимость. Соответственно, и жене он уделял все меньше времени и внимания, воображая, что она будет видеть в этом доказательство его любви и преданности. Но на самом деле Джек просто отдалился от нее. Как актер растворяется в роли, он растворился в собственном представлении о себе как о любовнике, надеясь, что, если он станет предъявлять Джулии меньше претензий, она будет больше любить его. И в конце концов муж сделался для нее личностью столь размытой и неразличимой, что она и в самом деле перестала его воспринимать всерьез.
Вот почему Джулия сбилась с пути истинного. Она отправилась на поиски человека, который не побоится предстать перед ней таким, каков он есть на самом деле, и заблудилась.
За окном слышались крики чаек, которые перекликались друг с другом в вечернем воздухе. Джек встал, подошел к окну и открыл его. Порывистый ветер был свеж и прохладен, он нес с собой запах моря. Тяжелая, влажная духота последних нескольких недель ушла.
Глядя на открывающийся перед ним незнакомый безбрежный пейзаж, Джек вдруг подумал, что в жизни его настал решающий момент. И как в большинстве случаев, когда человек стоит на распутье, нужно чем-то пожертвовать, от чего-то отказаться, выбрать что-то одно, дабы двигаться дальше. Возможно, настало время отказаться от претензий на то, чтобы считаться просто «хорошим человеком», отказаться от ребяческого стремления к прилизанному со всех сторон нравственному совершенству. От этого больше нет никакого толку, он перерос эти наивные идеи. Пожалуй, стоит теперь примириться с мыслью о том, что он гораздо ближе к тем людям, которых совсем недавно с удовольствием осуждал, понять, что избавиться от неприятных черт характера невозможно, ибо они составляют с ним единое целое.
Вот так, может быть впервые в жизни, Джек наконец обрел свободу.
Бёрдкейдж-уолк, 12
Лондон
23 марта 1940 года
Дорогая моя!
Как и всегда, ты очень, очень добра. Если ты настаиваешь, я обязательно приеду. В Лондоне очень страшно и вместе с тем, как ни странно, до дрожи интересно. Чувствуется, что у людей появилась настоящая цель. Энн учится на сестру милосердия, собирается работать в организациях Красного Креста. Она носит прелестную форму и научила меня ставить кровать ножками на банки из-под супа и спать под ней, постелив матрас прямо на пол. Если при бомбежке вдруг вылетят стекла, тебе ничего не будет. Она такая умная. Но у меня все равно на душе кошки скребут. И мне не хотелось бы тебя лишний раз расстраивать. Может быть, лучше будет оставить все как есть? Как ты считаешь?
