– Довольно! – оборвала ее Мария, нетерпеливо взмахнув рукой. – Все это я слышала и раньше, по сути, даже слишком часто. Сдается мне, всякий раз, когда заходит речь о мессе, с вами случается внезапное недомогание.
Она помолчала, сверля взглядом сестру – так свирепо, словно надеялась одним усилием воли заставить Елизавету раствориться в воздухе.
– Где освященная медаль Девы Марии, которую я вам подарила?
Елизавета на мгновение замерла, а потом рука ее скользнула к высокому вороту платья.
– Я оставила ее в своих покоях сохранности ради. – Голос ее звучал осторожно, но был вместе с тем на удивление ровен. – Этот дар слишком дорог мне, и я опасаюсь ненароком его потерять.
– Или же потерять поддержку своих друзей-еретиков, если появитесь перед ними с этой медалью! – Мария подалась вперед, глаза ее убийственно сверкали. – У вас на все найдется отговорка, мадам, впрочем, как обычно, но мы не слепы и видим, что творится вокруг, хоть вы, верно, и полагаете иначе. Не думайте, что сможете вечно оказывать неповиновение нашей воле. Вашей лжи и уверткам скоро придет конец!
Если Елизавета и чувствовала, что взгляды всего двора прикованы к ней, смиренно склонившейся перед королевой, она ничем этого не показала. Вздернув подбородок, принцесса проговорила:
– Сожалею, что дала вашему величеству повод усомниться во мне. Как ни опечалил бы меня подобный исход, но я, с позволения вашего величества, готова вернуться в свое поместье Хэтфилд…
– Ни за что! – Мария грохнула кулаком по столу, и приборы подпрыгнули. – Вы останетесь здесь, у нас на глазах. И не смейте больше просить разрешения на отъезд, разве что вам захочется лишний раз испытать наше терпение. Мы ведь можем отправить вас не только в Хэтфилд, но и кое-куда похуже.
Она жестом указала на пустое кресло.
– Вы сядете рядом с нашей кузиной леди Леннокс, чью преданность вам бы следовало взять образцом для подражания.
Осторожно, словно ступая по битому стеклу, Елизавета поднялась на помост. Теперь я знал, кто такая эта носатая дама, – Маргарита Дуглас, графиня Леннокс. Подобно Эдварду Кортни, она обладала правами на трон. Кроме того, я, к смятению своему, осознал, что мы с ней тоже родня: моя мать приходилась ее матери теткой.
Леди Леннокс искоса метнула на Елизавету колкий взгляд, а один из пажей поспешил налить в кубок принцессы вина. Елизавета к нему не притронулась. Пожив с нею под одним кровом в Хэтфилде, я узнал, что она редко пьет неразведенное вино, потому что подвержена приступам головной боли. На виске ее отчетливо проступила голубая жилка – единственный видимый знак того, что принцесса охвачена тревогой.
Начался пир. Я ел умеренно, наблюдая за Елизаветой, которая тоже не проявляла особого интереса к еде. Я был поражен тем, как пугающе она исхудала, как отчетливо проступают на осунувшемся лице обтянутые кожей скулы. Несколько месяцев при дворе дались ей нелегко, и при мысли об этом я вынужден был спрятать под стол руки, стиснутые в кулаки. Я не мог позволить чувствам взять надо мной верх. Мне понадобятся ясность ума и хладнокровие, чтобы вызволить Елизавету из беды.
И все-таки я не мог не гадать, заметила ли она меня, сидящего за пару столов от помоста, так близко, что можно добросить камешек. Если и заметила, то ничем этого не показала. Взгляд Елизаветы скользил по залу, ни на ком в особенности не останавливаясь, как будто она отрешенно всматривалась в дальний берег мутного пруда и не замечала тех, кто тайком посматривал в ее сторону. Едва только пир подошел к концу и Перегрин, проворно метнувшись к столу, жадно набросился на остатки еды в моей тарелке, Елизавета поднялась с места. На миг наши глаза встретились, и сила ее взгляда пронзила меня насквозь, словно удар кинжала. Вокруг нас слуги уже убирали со столов; придворные оставляли свои тарелки и, прихватив лишь кубки, расходились, дабы освободить место для вечерних развлечений. Музыканты, укрытые в особой галерее, уже настраивали инструменты. Я видел и слышал все, что происходило вокруг, но не уделял этому внимания, потрясенный до глубины души мольбой в затравленном взгляде принцессы.
Затем она отвернулась и вслед за королевой и ее гостями направилась к одному из огромных каминов. Там она взяла себе стул и села одна, в отдалении от всех прочих, точно изгнанница. И она, и Мария вели себя так, словно другая перестала существовать; королеву окружили Ренар и прочие испанцы, и слышен был ее громкий, чрезмерно возбужденный смех.
– Помни: все делать так, как я сказал, – шепнул я Перегрину.
Он кивнул с набитым ртом и руками, полными объедков.
Я стал потихоньку пробираться к королевским гостям. Кортни болтал с одной из дам, точно не замечая существования Елизаветы, хотя она сидела лишь в паре шагов. Я взял на заметку его поведение, особенно в свете того, что мне уже удалось разузнать. Очевидно, ни Кортни, ни принцесса не желали показывать свои отношения на публике.
В поисках подходящего случая я остановился около компании увлеченных сплетнями придворных. И тут мне наконец повезло: Джейн Дормер поспешила занять свободный табурет, волоча за собой черного песика, который все так же упирался и натягивал поводок. Джейн пыталась заставить его сесть, толкала, прижимая к полу задние лапы, и корила за непослушание. Песик в ответ только тявкал, бешено виляя хвостом; взгляд его неотрывно устремлялся туда, где сидела принцесса. Минуту спустя к Джейн подплыла Сибилла и завела разговор, однако мистрис Дормер, поглощенная безуспешными попытками укротить своего любимца, едва глянула на элегантную собеседницу.
Я сделал глубокий вдох и небрежным шагом направился к ним. Сорвав с головы берет, я присел на корточки, чтобы погладить пса. Тот немедля подпрыгнул и облизал мое лицо.
– Черныш, прекрати! – Джейн залилась румянцем и одарила меня виноватым взглядом. – Извините. Я просто не знаю, что с ним делать! Он совершенно не желает меня слушаться.
Черныш продолжал выражать симпатию на свой собачий манер, а я между тем незаметно обследовал узел в том месте, где поводок прикреплялся к ошейнику. Узелок, как я предполагал, оказался слабый, и мне не составило труда ослабить его еще больше.
– Бедняга, – проговорил я вслух. – Здесь так шумно и столько народу – неудивительно, что он пришел в замешательство.
– Вы знаете толк в собаках, – заметила Джейн.
– О да, – отозвался я с улыбкой. – Порой я даже предпочитаю их общество человеческому.
Джейн нахмурилась:
– Собаки согревают нашу постель холодной ночью и избавляют нас от блох, но все же души у них нет. Как вы можете предпочитать собак нам, людям?
Я услышал отчетливый шорох юбок – Сибилла повернулась к нам.
– Некоторые утверждают, что люди, предпочитающие общество животных, как правило, наиболее склонны к честности, – сказала она. – Справедливо ли это в вашем случае, мастер Бичем? Похоже, ее величество считает именно так. Она весьма похвально отзывалась о вашей прямоте и отваге.
