– Значит… я тебе как родной? – прошептал мальчик.
– Ты мне как брат. – Я ласково взъерошил его волосы. – А теперь вытри нос. Нет, не рукавом. Это же новый камзол, забыл?
Перегрин порылся у себя в сумке и добыл носовой платок; я сел на кровати и, почесывая Уриана за ухом, наблюдал, как мальчик вытирает лицо.
– Я передал Елизавете записку с просьбой о встрече завтра в конюшнях, – пояснил я, – но сегодня вечером мне показалось, будто она и так знала, что я здесь. Надеюсь, она сможет подробно рассказать, что затевает Кортни.
– А если нет? – отозвался Перегрин. – До сих пор она не больно-то откровенничала. Я имею в виду, никого не просила о помощи, хотя ей угрожала опасность.
Я замолк. Перегрин был прав. Елизавета сказала Кортни, что живет на краю пропасти, но никто из тех, кому она была дорога, – ни я, ни Кейт, ни мистрис Эшли, ни Сесил – не получил от нее ни единой просьбы о помощи. Я знал, что она горда и чрезмерно скрытна, но теперь знал также, что в деле замешан Роберт Дадли, а я не верил Роберту Дадли ни на грош.
Возможно ли, что Елизавета защищает того самого человека, который мог погубить ее?
– Если она не откроет правду, – продолжал Перегрин, – я помогу тебе добраться до Кортни.
– Что ты сказал?
Он затараторил, захлебываясь словами:
– Нынче утром, когда принцесса ушла из конюшен, мой приятель Тоби – помнишь, тот самый конюшенный мальчик, который рассказал мне, что она ездит кататься верхом с Кортни, – сообщил, что граф платит ему отдельно за то, чтобы по ночам для него держали наготове одного из дворцовых коней. Я мог бы узнать, зачем ему это понадобилось. Я хочу сказать, не всякий вельможа станет выезжать куда-то в глухую ночь, да еще на чужой лошади.
– Куда уж там, – отозвался я. – Этот Тоби воистину кладезь ценных сведений. Полагаю, он знает и то, каким швом подрубают Кортни нижние рубашки?
Перегрин одарил меня сердитым взглядом:
– А ты думал, конюшенные мальчики живут на те жалкие гроши, которые им платят, если платят вообще? Почти все они берутся за побочную работу всякий раз, когда подвернется подходящий случай. Я и сам так поступал. Лишняя пара монет зачастую дает возможность прилично поужинать, а не попрошайничать по обочинам вместе с нищими.
Я невольно поежился. Все это время я обращался с Перегрином как с легкомысленным мальчишкой, а он между тем испытал за свою короткую жизнь куда больше, чем я мог себе представить.
– Господи, какой же я осел! – пробормотал я вслух.
– Почем тебе знать, что такое остаться одному? – пожал плечами Перегрин.
Эти слова больно укололи меня, напомнив о моем собственном безрадостном детстве. Я хотел было сказать, что на самом деле очень даже хорошо знаю, каково это, но тут Перегрин снова заговорил:
– Ну так что, согласишься взять меня в помощники? Тебе нужна помощь, хоть ты нипочем не желаешь этого признать. В одиночку ты просто не справишься.
Мне с трудом верилось, что, едва унеся ноги от громилы-наемника, я всерьез помышляю, не принять ли помощь от щуплого мальчишки, – однако Перегрин был прав. Я понятия не имел, когда и каким образом подручный Кортни сможет до меня добраться, но в том, что рано или поздно это произойдет, сомневаться не приходилось. Я должен был первым достичь своей цели. В этом, быть может, мое единственное спасение. После сегодняшнего вечера я не мог надеяться на многое, в том числе на поддержку Елизаветы, особенно если ей есть что скрывать. Более того, я не мог убедить Перегрина вернуться в Хэтфилд. Мне пришлось бы связать его и заткнуть рот, да и то он ухитрился бы вернуться. Я знал выражение его лица. Он исполнен решимости служить мне, и уж лучше пусть служит с моего позволения. По крайней мере, я смогу за ним присмотреть.
– Мне это не по душе, – проворчал я, – но да, сейчас мне пригодится твоя помощь.
С этими словами я сунул руку в кошелек и бросил мальчику пару монет.
– Выясни все, что сможешь. И возьми вот это. – Я достал из-за голенища кинжал. – Не хочу, чтобы ты рыскал повсюду безоружным.
Перегрин с готовностью закивал, пряча кинжал и деньги в сумку.
– Но только ни слова другим конюшенным мальчикам. Я не хочу, чтобы…
Я осекся, увидев, как Перегрин выразительно закатил глаза. В этот миг я был безмерно счастлив иметь такого оруженосца.
– Вот теперь пора и поспать, – сказал я, посмеиваясь. – Утром мне предстоит встретиться с Ренаром, а тебе – уладить дельце с Тоби.
Перегрин ухмыльнулся и принялся устраивать на полу свое самодельное ложе. Когда он, раздевшись до рубашки, завернулся в плащ и улегся, я заметил, что не мешало бы добыть ему кровать, и задул свечу. Перегрин что-то согласно промычал в ответ.
Едва я успел улечься, как услышал его негромкое похрапывание. Он заснул глубоко и крепко, как спят только в юности, измотанные бурным днем.
Я лежал, невидяще глядя в темноту. Бурный день заново проходил перед моим мысленным взором россыпью обрывков, над которыми неизменным эхом звучали слова Перегрина: «Ты готов на все, только бы защитить принцессу».
Как бы ни хотелось мне это отрицать, я страшился, что так оно и есть.
Глава 7
Канцелярия Симона Ренара – если ее можно было так назвать – располагалась в самом конце северного крыла дворца, втиснутая между унылого вида заброшенным внутренним двором и наружной сторожкой, выходившей в парк. Помещение не было ни роскошным, ни даже благоустроенным – не такой я представлял канцелярию могущественного посла императора Карла V, посла, который защищал при английском дворе интересы Габсбургов. Вопреки моим представлениям, приемная, в которой трудились канцеляристы Ренара, пропахла дешевым свечным салом, застарелой пылью и плесенью. Во всех мыслимых углах громоздились ящики, битком набитые бумагами, и при взгляде на эти хлипкие рукотворные сооружения казалось, что они вот-вот с грохотом обвалятся на пол. За двумя столами, поставленными друг против друга, горбились угрюмые клерки, словно годами не видавшие солнца; оба держали в заляпанных чернилами руках одинаковые перья; они одинаково скривились, когда я сообщил, что у меня назначена встреча с послом.
– Подождите, – буркнул секретарь, ткнув пальцем на некое подобие табурета, почти целиком скрытого горой конторских книг.
Другой секретарь неспешно, можно сказать, с прохладцей поднялся с места, поплелся к кабинету, дважды стукнул, перед тем как войти, и прикрыл за собой скрипучую дверь.
Я остался стоять, держась как можно дальше от опасно накренившихся бумажных башен и учтиво улыбаясь канцеляристу. Тот кисло насупился и ниже склонился над столом. Его чуть более упитанный, но такой же желчный собрат-близнец минуту спустя вышел из кабинета и сказал:
– Оружие оставьте здесь.
Я отстегнул от пояса шпагу в ножнах и положил на его стол.
