Все утратило важность. Осознание того, что в моих руках находится ключ к спасению Елизаветы, и бешенство оттого, что я в очередной раз обречен стать жертвой чьих-то безжалостных замыслов, вынудили меня драться так, как я никогда в жизни не дрался, – пускай даже рука со шпагой онемела и от недостатка воздуха надсадно жгло в груди, когда я отражал беспощадный натиск противника. Лишь один раз удалось мне застать его врасплох, и острие моей шпаги вспороло рукав.
Он усмехнулся, блеснув в темноте зубами. Теперь он атаковал в полную силу, сменив притворную неспешность на яростный вихрь приемов подлинного профессионала. Я и глазом моргнуть не успел, как удар плашмя по запястью отдался слепящей болью во всей руке, и шпага моя отлетела прочь, а я едва успел увернуться от клинка, грозившего отсечь мне кисть.
Задыхаясь, как загнанный жеребенок, я попытался поднять шпагу. Испанец одним прыжком преградил мне путь. Я потянулся было к голенищу, за которым спрятал кинжал, но тут острие шпаги уперлось мне в горло, проткнув шерстяной шарф и вспоров кожу. Я глянул туда, где стоял Шафран с болтавшимися поводьями, дрожа всем телом и раздувая ноздри. Я надеялся, что эти двое не причинят ему вреда и не поймают его; что ему достанет хитрости улизнуть от них и самостоятельно добраться до дворца. Конь, вернувшийся без всадника, наверняка вызовет тревогу у конюшенных мальчиков. Они известят конюхов; рано или поздно весть достигнет ушей Рочестера, и он вышлет кого-нибудь на поиски. Может быть, меня даже похоронят вместе с Перегрином – если вообще найдут что хоронить.
При этой мысли я разразился хохотом и сам поразился тому, что, совсем выбившись из сил, еще способен так бурно веселиться. Вот это финал и без того не слишком блестящей шпионской карьеры – наткнуться на шпагу неизвестного убийцы после визита к бывшему хозяину в Тауэр! «Здесь лежит Брендан Прескотт, известный также как нерасторопный и не зажившийся на свете Дэниел Бичем».
– Regístrele!
[5]
– бросил мой враг низким, пожалуй даже чрезмерно низким, и властным голосом.
Он не сводил с меня глаз, – по крайней мере, насколько я мог судить, потому что под маской виднелись только поблескивающие белки и ни выражения глаз, ни даже их цвет различить было невозможно.
– Не двигать, – велел его спутник на ломаном английском и, подойдя ко мне, скрутил мои руки за спиной.
Стянув запястья кожаным шнурком, он приступил к обыску. Через несколько секунд его пальцы нашарили спрятанный под камзолом футляр; бесполезно было даже пытаться помешать ему, когда он отодрал рукав камзола и выудил футляр.
– Aquí está!
[6]
– бросил он фехтовальщику и добавил: – Ahora mátale. Прикончи его.
Я приготовился к худшему, однако мой недавний противник не шелохнулся; не сводя с меня испытующего взгляда, он взмахом руки велел спутнику вернуться к коню. В этой паре он явно был главным; второй что-то недовольно проворчал, но подчинился. С минуту, которая показалась мне вечностью, мы не шевелились, глядя друг на друга, затем он подступил ближе. Я не сумел сдержать сдавленного вдоха, когда он повел шпагой вниз по моему торсу – медленно, все ниже и ниже, пока острие не остановилось в паху. Маска целиком скрывала его лицо, но я знал, что он улыбается. Жестом он показал мне опуститься на колени. Дыхание вдруг стеснилось в моей груди. Я помотал головой.
– Нет, – через силу прошептал я. – Нет, только не это…
Испанец молча надавил на клинок. Испугавшись, что он оскопит меня и бросит истекать кровью, я упал на колени. Он поднял шпагу. Немыслимый ужас охватил меня. Он хочет меня обезглавить! Я погибну, как Анна Болейн, от руки палача-иностранца…
Я зажмурился. По бедру потекла теплой струйкой моча. Недалеко что-то глухо ударилось о землю.
Осмелившись наконец открыть глаза, всего в нескольких шагах я увидел свою шпагу. Испанец уже повернулся ко мне спиной, идя к своему коню; полы плаща всплескивались вокруг него при каждом шаге. Вскочив в седло, он помедлил и оглянулся на меня. Я все так же стоял на коленях со связанными за спиной руками, и передо мной, совсем рядом, дразняще поблескивала на земле шпага.
Ударив коня пятками по бокам, испанец галопом поскакал вслед за своим спутником.
Глава 16
Холод в конце концов побудил меня встать – холод и Шафран, который обеспокоенно тыкался в меня мордой. Глубоко вдохнув стылый воздух, я кое-как поднялся на ноги. Висок в том месте, куда пришелся удар ветви, раскалывался от боли. Я мог только воображать, какое зрелище увижу в зеркале, когда доберусь до своей комнаты. Трудно было поверить, что я до сих пор жив.
Я направился к своей шпаге, валявшейся на земле под неудобным углом, и как мог прижал связанные запястья к клинку. Неуклюже водя руками вдоль лезвия – острая кромка больно чиркала по мякоти ладоней, и оставалось только молиться, чтобы не располосовать до кровавых лохмотьев кисти или, того хуже, не вскрыть себе вены, – я размышлял над своим положением. Испанца, с которым я сражался, явно наняли, чтобы украсть письма; он знал, что именно я везу. Если он был человеком Ренара – а это казалось наиболее вероятным, – тогда именно послу Габсбургов я обязан тем, что остался жив. Ренар получил то, чего добивался, а заодно сорвал мои планы защитить Елизавету. Убить меня можно и позже, после того, как он отправит доказательства заговора королеве, а свою жертву – в Тауэр. Я ничем не помешаю ему. Он может спокойно расправиться со мной, когда сочтет нужным.
Путы вдруг ослабли, и я отодвинулся от шпаги. Я собрал все силы и развел запястья в стороны. Шнурок, изрезанный лезвием, поддавался; наконец я со стоном облегчения высвободил одну руку. Распутав и смотав шнурок с запястий, болезненно ноющих и скользких от крови, я подобрал шпагу и побрел к Шафрану. Хромая, я подвел коня к попавшемуся на глаза пеньку. Едва удерживая на нем равновесие, я вскарабкался в седло. Шафран терпеливо ждал; почувствовав, что я уселся как следует, он неторопливо двинулся к дороге.
Я настороженно оглядел окрестности, хотя уже знал, что Скарклиффа не увижу. Он не пришел мне на помощь. Скорее всего, ускакал прочь, едва только понял, за кем охотятся нападавшие; рисковать жизнью ему смысла не было. Сейчас он, наверное, сидит в «Грифоне», попивает из кружки и треплет по загривку своего уродливого пса. Скарклифф не из тех, кто растрачивает душевные силы на обстоятельства, которых не может изменить. Как сам мне сказал, он делает, что приказано.
Дворец проступил из ночной темноты, словно бесплотное видение. Когда мы подъезжали к задним воротам, Шафран прибавил ходу, с нетерпением предвкушая заслуженные удовольствия – чистку скребком и овес в кормушке. В сумраке конюшенного двора я соскользнул с седла и едва принялся расстегивать на Шафране сбрую, как из темноты конюшни вынырнула мальчишеская фигурка.
Сердце мое замерло. Паренек, спешивший к нам, напомнил мне Перегрина. Он остановился, глядя на меня во все глаза, и стало видно, что он значительно старше, угловатый, прыщавый, со спутанной копной немытых волос.
