Из глубины дома его прервал женский голос:
— Эрнешту, прекрати свои проповеди! Он же наш гость!
Тим обернулся и увидел женщину тридцати с не большим лет. Ее белозубую улыбку контрастно оттеняли блестящие черные волосы и темная кожа.
— Пожалуйста, простите его за дурные манеры, — весело попросила она. — Боюсь, францисканцы не научили его представлять гостя даме. Этого у них в программе не было. — Она протянула руку и назвала себя: — Изабелла. Надеюсь, вы не слишком измучены перелетом и сумеете получить удовольствие от этого вечера.
— Благодарю, — приветливо ответил Тим, совершенно очарованный женщиной, которая, он видел, годилась Хардту в дочери.
Тот словно читал его мысли:
— Небось гадаете, как такому дряхлому старцу, как я, удалось заарканить эту юную газель?
Изабелла одарила Тима улыбкой.
— Только не говорите ему комплиментов! Это у него такая манера завуалированно хвастать своей мужской силой. Мы познакомились там, где и подобает добропорядочным бразильским католикам, — в пикете. Я преподавала в университете право.
Хардт со смехом закончил:
— И Изабелла сжалилась над бедным холостяком, который не понимал всю справедливость слов, сказанных в тридцать первой главе Книги Притчей Соломоновых — о том, что добродетельная жена дороже жемчугов.
Тим помнил, о чем идет речь, и незамедлительно процитировал по-латыни святого Иеронима:
— Milierem fortem quis inveniet
[91]
.
Это весьма понравилось Хардту:
— Какое наслаждение — слышать из уст католика цитату из Писания на латинском языке! Обычно-то все больше других католиков цитируют…
Он в упор посмотрел на Тима, дожидаясь его реакции. Тот улыбнулся.
— Что ж, — объявил Хардт, провожая гостя в глубину дома, — по крайней мере, на этот раз мне не прислали какого-то зануду. Прошу прощения, дом Тимотео, могу я предложить вам выпить? Может быть, хересу?
— С удовольствием, — согласился Тим. Хардт положил ему руку на плечо и подтолкнул к кабинету.
Освещенные неверным огнем лампы книжные полки были уставлены не только книгами, но и свежими номерами журналов по теологии и критике Святого Писания.
— Вы учились в Григорианском? — полюбопытствовал Хардт.
Тим кивнул.
— Институт Библии?
— Нет, каноническое право.
— Аа-а… — разочарованно протянул Хардт. — Пустая трата времени. За это и выпьем?
— Только если мне дадут возможность высказать контраргументы, — отшутился Тим.
— Сегодня принимается только один контраргумент — другой напиток, — объявил Хардт и щедро налил по бокалам янтарную жидкость из бутыли без этикетки.
Пригласив Тима сесть на изрядно потертый диван, он расположился за своим рабочим столом и выслушал первый серьезный вопрос молодого архиепископа.
— Дом Эрнешту, вы знали о моем приезде. Вы меня сразу узнали на лекции. Я удивлен, что вы не изучили всего моего досье.
— Ах, Тимотео, надеюсь, вы не обидитесь? На вас еще не заведено никакого досье. Думаю, поэтому-то они вас и выбрали. Скажите: зачем, по-вашему, Ватикан потратил и тратит столько усилий на то, чтобы вставить кляп в рот пастырям в диких джунглях Амазонки?
— «Кляп» — это слишком сильно, дом Эрнешту.
Хардт перегнулся через стол и с нескрываемой злобой воскликнул:
— Точно так же, как и «покаянное молчание»! А ведь именно так ваш фон Якоб заставил умолкнуть моего хорошего друга и брата, Леонардо Боффа. Когда в следующий раз увидитесь с Его Высокопреосвященством кардиналом фон Якобом, передайте ему, что он забыл Евангелие от Иоанна, глава восьмая, стих тридцать второй.
Тим тотчас процитировал:
— «И познаете истину, и истина сделает вас свободными».
— Браво, дом Тимотео. Вы так же глубоко в это верите, как складно цитируете?
— Разумеется!
— Тогда почему вы не направите своей энергии на что-то стоящее?
— Например? — удивился Тим.
Хардт снова перегнулся к нему и без улыбки сурово объявил:
— Например, на издание моей книги на английском языке.
Прежде чем Тим успел ответить, в кабинет заглянула Изабелла.
— Все готово и стынет. Вы можете продолжить свой диспут за столом.
Столовая в доме Хардтов представляла собой длинный деревянный обеденный стол в углу кухни. Свет давал тот же очаг, на котором готовилась пища. За столом сидели двое детей — мальчик, которого Тим уже видел, и девочка помладше по имени Анита.
— Надеюсь, вас не смущает перспектива семейного ужина? — спросила Изабелла. — Понимаете, Эрнешту так много времени проводит в делах, что почти не видит детей.
— Ну, что вы! — успокоил Тим. — Я люблю общаться с детьми.
— Я тоже, — поддакнул Хардт. — И чем младше, тем лучше. Пока еще не научились лгать.
Хозяин снял с печи большую кастрюлю и водрузил на рифленый оловянный поднос посередине стола. После этого он занял свое место, и вся семья дружно помолилась на своем наречии. Хардт взглянул на «посланца Ватикана».
— Дом Тимотео, — сказал он. — Вы наш почетный гость. Не желает ли Ваша честь сказать что-нибудь от себя?
Судя по детским лицам, можно было понять, что они владеют английским лучше, чем Тим ожидал.
Он почувствовал, что настало время подтвердить свою верность ортодоксальной доктрине, и произнес по-латыни:
— Benedicat dominus et panem et pietatem nostram, amen!
[92]
Хардт взял большую поварешку и положил Тиму жаркого, попутно объясняя, что блюдо называется «шиншим де галинья». Несмотря на экзотическое название, больше всего оно напоминало похлебку. Хардт выставил на стол обе бутылки и эффектно их откупорил.
За столом Тим разговаривал с Изабеллой, которая оказалась весьма сведуща и в церковных, и в светских вопросах. Она рассказала, что, как дипломированный юрист, три раза в неделю работает в агентстве, оказывающем правовую помощь индейцам.
В обществе двух живых ребятишек Хардтов Тим оттаял сердцем, хотя и ни слова не понимал из их разговора.
Однако он был начеку и ни на минуту не забывал, что является сейчас объектом идеологической обработки, которой был полон решимости противостоять.
Отужинав, мужчины опять удалились в кабинет. Хардт открыл нижний ящик шкафа и извлек на свет настоящее сокровище — крепкий ликер из вишни под названием «жинжинья». Он налил себе и гостю по рюмке и сел.
