Она намеренно провоцировала его, давая выход всей обиде, копившейся с того момента, когда отец выставил ее из родного дома. Но рав только тихо ответил:
— Послушай меня, Дебора, у меня нет времени на ссоры. Завтра за тобой приедут люди и заберут домой.
— Папа, мой дом теперь здесь! И кого ты называешь «людьми»?
— Наши люди… Из Иерусалима.
— Ты говоришь так словно это мафия.
— Дебора, — урезонил ее отец, — ты испытываешь мое терпение. Ты сделаешь то, что я говорю, иначе…
— Иначе — что? Мне уже восемнадцать, папа. Я совершеннолетняя. И если кто-то из твоих «людей» попытается забрать меня отсюда, им придется иметь дело с двумястами кибуцниками.
На какое-то время трубка замолчала. Потом она услышала огорченный голос отца:
— Рахель, попробуй хоть ты ее вразумить!
Трубку взяла мать.
— Дебора, как ты можешь поступать так со своим отцом? Ты разбиваешь ему сердце.
— Прости меня, мама, — ответила она. — Но я уже приняла решение.
По тону, каким это было сказано, Рахель поняла, что спорить бессмысленно.
— Но ты хотя бы будешь нам писать? — взмолилась мать, капитулируя. — Хоть открыточки присылай! Чтобы мы знали, что у тебя все в порядке.
Дебора хотела что-то сказать, но в горле у нее встал ком. Ей было жаль маму, запертую в бруклинском гетто с его средневековыми традициями и мракобесными представлениями.
В конце концов, глотая слезы, она выдавила:
— Конечно, мама. Я тебя забывать не буду. Пожалуйста, обними всех. — Она запнулась, набрала еще воздуху и тихо добавила: — И папу тоже.
22
Тимоти
В двадцать один год у Тима за спиной были уже три года обучения в семинарии Святого Афанасия.
Все это время каникулы он проводил в семинарии и занимался даже с большей интенсивностью, беря индивидуальные уроки, причем не только у отца Шиана, но и у отца Костелло, имевшего докторскую степень по древним языкам, полученную в Папском институте востоковедения в Риме.
В последнее время число претендентов на церковные должности в Америке опасно сократилось. И вдруг, как манна небесная, в этой пустыне появилась ослепительно яркая фигура Тимоти Хогана, потрясающе красивого, обаятельного и блистательного.
Учителя его боготворили. Тим не только в совершенстве освоил языки Библии — латинский, греческий и иврит, но и арамейский — язык, на котором в Святой Земле говорили при Иисусе Христе.
И еще в одном отношении Тим был уникален: складывалось впечатление, что у него совсем нет друзей. Одни полагали, что его незаурядность отпугивает других слушателей. Более проницательные умы на факультете понимали, что он сам избегал всякого общения — с кем бы то ни было за исключением Господа. Все свое время он посвящал либо занятиям, либо молитве.
Отсюда следовало, что в отличие от своих соучеников, которые рассматривали лето как единственный шанс понежиться, а быть может, и поглазеть по сторонам на многолюдном пляже, Тим был не намерен тратить драгоценные летние месяцы на безделье. В последний официальный день занятий он попрощался с товарищами и, несмотря на соблазнительное солнце, направился в библиотеку.
Он так увлекся процессом сравнения двух вариантов псалмов, предложенных святым Иеремией, что не сразу почувствовал, как его легонько тронул за плечо и окликнул брат Томас, один из диаконов, недавно посвященных в сан.
— Вас просят зайти в ректорат.
Тим удивленно поднял голову.
— Кто именно? — спросил он.
— Мне не сказали. Я только знаю, что длиннее машины я в жизни не видел.
Неужели ему приехали сообщить о смерти дяди или тетки? Больше он ничего придумать не мог, поскольку это было единственное, что связывало его с внешним миром.
Он неуверенно постучал и услышал приветливый голос отца Шиана:
— Входи, Тимоти.
Тим открыл дверь и опешил, увидев перед собой, помимо ректора, пятерых импозантных гостей. Все были в элегантных костюмах, и только один — в сутане. Это был совсем поседевший епископ Малрони.
— Ваше Преосвященство…
— Рад видеть тебя, Тим. Слышал много замечательного о твоих успехах в учебе! Я очень тобой горжусь.
Тим взглянул на ректора, тот широко улыбался и закивал головой:
— Не удивляйся, Тимоти. Мы с епископатом в постоянном контакте.
— А-а… — только и смог сказать Тим, боясь выказать радость, дабы ее не сочли греховной гордыней. — Я рад, что… что не разочаровал Ваше Преосвященство.
— Напротив, — отозвался епископ. — Вообще-то, мы по твою душу приехали.
Тим обвел взором гостей, и ему показалось, что по меньшей мере двоих из них он узнает. Поскольку даже в тех дозволенных «цензурой» газетах, которые читали семинаристы, ему попадались фотографии Джона О’Дуайера, сенатора от Массачусетса. А мужчина в темно-сером костюме-тройке, несомненно, был нынешний посол США в ООН Дэниэл Кэррол.
Но официально ему их так никто и не представил.
Они просто приветливо улыбались Тиму, а епископ жестом пригласил его сесть, после чего до некоторой степени прояснил цель приезда высокопоставленных гостей.
— Эти джентльмены являются видными представителями деловых и общественных кругов, равно как и преданными и благочестивыми католиками… Должен тебе сказать, Тим, нас привели сюда твои успехи в семинарии.
Тим склонил голову, не зная, уместно ли будет сказать что-нибудь вроде: «Я польщен».
— Скажи мне, Тимоти, — стараясь никого не перебить, вступил в разговор сенатор, — какие у тебя планы на будущее?
Он поднял глаза в легком недоумении. Планы?
— Я… Я надеюсь получить сан года через два-три.
— Это мы знаем, — поддакнул посол Кэррол. — Нас интересуют твои конкретные планы в лоне церкви.
— Есть у тебя какие-то конкретные устремления? — поинтересовался еще один из присутствующих.
Устремления? Еще одно слово, показавшееся Тиму неуместным в религиозном контексте.
— Не совсем, сэр. Я только хочу служить Господу в том качестве, в каком могу быть полезен. — Поколебавшись, он признался: — Как вам, возможно, говорил отец Шиан, я много занимался Священным Писанием. Со временем я, быть может, хотел бы перейти к преподаванию.
Все присутствующие дружно закивали, обмениваясь понимающими взглядами. А сенатор О’Дуайер даже довольно громко шепнул епископу:
— У меня сомнений нет. — И он посмотрел на ректора, который опять обратился к юному семинаристу.
— Тим, — начал отец Шиан, — в Рим ведут два пути…
Рим?!
