Теперь ребе Гершон велел семерым из нас взять свитки Торы из святого ковчега. Затем он открыл свой саквояж и сделал мне знак подойти.
— Иди сюда, мальчик, раздай это всем.
Одну за другой он выдал мне семь зловещих свечей.
Отец мерил зал шагами, то и дело хлопая себя по лбу, словно его пронзали невидимые иголки.
Мама с беспокойным видом подошла к заклинателю.
— Ребе Гершон, мы тоже хотим что-нибудь делать. Можно мы хотя бы будем держать свечи? На женской стороне, разумеется.
Старик только отмахнулся. Потом он снова ткнул в меня пальцем. На этот раз я без всяких слов понял, что он приказывает погасить большой свет.
В один миг огромная синагога погрузилась во мрак. Остались гореть только семь ритуальных свечей.
При их неверном свете заклинатель раздал нам семь бараньих рогов. Один достался мне, хотя я не был уверен, что сумею извлечь из него хоть какой-нибудь звук, так как губы у меня совсем онемели.
По следующему сигналу ребе Гершона мы снова окружили Рену, которая продолжала сидеть, сгорбившись и крепко зажмурив глаза.
Заклинатель набрал полную грудь воздуха, встал перед одержимой и с выражением произнес:
— Дух зла, раз нашей молитве ты не внемлешь, мы призываем для твоего изгнания Господа Всемогущего.
И скомандовал:
— Дуйте текиах!
Это означало, что мы должны гудеть все разом.
Меня всегда пробирала дрожь, когда я слышал звук одного-единственного рога по великим святым дням. Я представлял себе этот оглушительный звук как сигнал Высшего Суда Господня. Но рев семи таких рогов одновременно не могу даже описать.
Все глаза были устремлены на лицо Рены. Она снова забилась в корчах, и внутри ее клокотал тот же голос:
— Отпустите меня! Перестаньте меня тянуть! Я не уйду!!!
Рена поникла. Она откинулась к спинке кресла и совершенно обмякла.
Ребе Гершон продолжал ритуал, и в свете свечей блестели капли пота, выступившего у него на лбу.
— Раз ты не повинуешься и высшим силам, то я призову самые безжалостные силы вселенной, которые исторгнут тебя.
Он снова повернулся к нам и приказал:
— Дуйте шеварим!
Пустую синагогу наполнили три низких, ровных гудка. Мы все наклонились к Рене. Демон все еще сидел в ней, хотя заметно ослаб.
— Теперь все силы мира против меня, — пожаловался он. — Меня безжалостно раздирают духи — но, несмотря на боль, я не уйду!
Ребе Гершон отрывисто приказал:
— Положите Тору на место и закройте ковчег.
Все быстро исполнили приказание. Уверен, что так же, как и я, никто не понимал, что еще теперь может сделать заклинатель.
Когда мы снова дружно обступили дыббука — то есть Рену, — старик вышел на середину и, глядя на нее в упор, издал львиный рык:
— Восстань, о Господи! Рассей и обрати в бегство врагов своих!.. Я, Гершон бен Яаков, разрываю все нити, связывающие Сына Тьмы с телом этой женщины.
После небольшой паузы он вскричал еще громче:
— Тебя изгоняет Господь Всемогущий!!!
Жестом показав на рога, он приказал нам:
— Теруах!
Движимые слепым страхом, мы произвели рев, обративший воздух в первобытный хаос. Нам не хватало дыхания, но он велел нам гудеть не переставая. Теперь конвульсии, сотрясавшие тело моей сестры, стали настолько сильными, что ее выгибало и подбрасывало над стулом.
Затем она вдруг упала без сознания.
Ребе Гершон сделал нам знак остановиться. Папа первым подошел к дочери и приподнял ей голову:
— Рена, девочка моя, как ты себя чувствуешь?
Она едва приоткрыла глаза, но ничего не ответила.
— Пожалуйста, скажи что-нибудь, дитя мое, — взмолился отец.
Она молчала, взгляд не фокусировался.
Кто-то легонько тронул меня за плечо. Я повернулся — это был Беллер.
— Подойди к ней! — шепнул он.
Я кивнул и сделал два или три шага к сестре. Каким-то чудом она меня узнала.
— Дэнни… — пролепетала она. — Где я? Что происходит?
— Все хорошо, — успокоил я ее. — И твой муж здесь.
Я показал на Аврома. Он подошел, наклонился и обнял жену.
Реб Айзекс зажег свет, а ассистент ребе Гершона стал собирать потушенные свечи.
По его знаку все сняли белые накидки и вновь обрели мирской вид.
Беллер еще раз проверил Рене пульс и, взяв у доктора Коэна ручку-фонарик, посветил ей в зрачки. Он выпрямился, явно удовлетворенный осмотром.
— Уложите ее в постель и дайте как следует отдохнуть. Я распоряжусь, чтобы ее навестил врач из клиники.
Я ожидал, что отец возразит, но он ничего не сказал. К моему изумлению, он сам теперь оказался в роли пациента Беллера.
— Могу я с вами поговорить, рав Луриа? — спросил тот.
Папа молча кивнул и отошел с профессором в сторонку. Они шепотом совещались, слов я не слышал. Покивав друг другу, оба вернулись к нам.
Авром продолжал бережно обнимать Рену. Я был глубоко тронут его преданностью.
Затем отец обратился ко всем:
— Как вы видите, Господь услышал наши молитвы. Благодарю вас, ребе Гершон. И вас всех. — И со строгостью, которая меня поразила, добавил: — Но приказываю всем молчать о том, что вы сегодня видели и слышали!
По пути домой я набрался храбрости и спросил Беллера:
— О чем вы с папой говорили?
— О его первой жене, Хаве. О том, как она умерла.
— Вообще-то, я об этом ничего не знал. Он никогда об этом не рассказывал.
— То, что я от него узнал, позволяет сложить целостную картину. Я почти уверен, что она умерла от токсемии.
— А что это такое? — спросил я.
— Одно из загадочных заболеваний, связанных с беременностью. Особая форма заражения крови. Если ребенка извлекают из чрева, губительный процесс тотчас прекращается и мать остается жива. Конечно, если младенец сильно недоношен… — Он вздохнул и продолжал: — У Хавы, по-видимому, был особо сложный случай, а врач по глупости пытался спасти и мать, и дитя — и потерял обоих. Я не сомневаюсь, что решение, что предпринимать и как, ни в коей мере не зависело от твоего отца. Но он все же чувствует за собой вину…
— Вину за что?
— Он слишком хотел сына, Дэнни, — пояснил Беллер. — Он чувствует свою ответственность за смерть Хавы и думает, что утрата мальчика была ему карой Господней.
Несколько минут мы ехали молча. Потом он неожиданно произнес:
