Но то единственное, чего она жаждала всей душой, было неосуществимо.
Она хотела, чтобы новость узнал Тим.
32
Дэниэл
По мере того как во мне нарастала похоть и угасала вера, я понял, чем меня так привлекает Ариэль: в ней одной поразительным образом воплощалось все то, на что накладывала запрет моя религия.
Она сказала мне, что учится в Нью-Йоркском университете на искусствоведческом отделении, и, судя по всему, весьма преуспевала в этом деле. Стены ее квартиры украшали впечатляющие произведения современного искусства, включая одного подлинного Утрилло, одного Брака и несколько рисунков Пикассо. Стеллажи в гостиной были уставлены сотнями иллюстрированных книг и альбомов, посвященных творчеству современных мастеров.
Никогда прежде я не встречал подобного жилища — и тем более у студента-дипломника.
Во-первых, квартира была огромная и обставлена исключительно в белых тонах. Единственное исключение составляли серебряные подносы, но даже на них — кроме шуток! — лежал белый шоколад.
Холодильник у нее был забит шампанским, икрой — и замороженными обедами фирмы «Бердс-Ай».
Меня могло бы насторожить то обстоятельство, что мы никогда не встречались по вторникам, средам и четвергам. Я, конечно, знал, что бывают вечерние лекции, но, когда я пару раз предложил прийти ближе к полуночи, она лишь рассмеялась в ответ.
Я прозрел однажды в пятницу вечером (да, да, я настолько потерял голову, что даже осквернял шабат!), когда она случайно облила меня красным вином и тут же беззаботно предложила слизать его с меня в порядке «епитимьи». Она раздела меня и втолкнула в свою шикарную ванную, под душ, оснащенный всевозможными насадками.
Когда я вышел из-под душа, она протянула мне не только мужской халат, но и сорочку с брюками.
Я попытался было успокоить себя тем, что мужская одежда принадлежала бывшему любовнику — или даже мужу.
Но больно уж эти брюки были хорошо выглажены, а рубашка — слишком уж свежая. А когда я разглядел на ней монограмму с инициалами «ЧМ», любопытство взяло верх.
— Это чье? — спросил я как можно более безразличным голосом.
— Одного друга, — как ни в чем не бывало ответила она и поманила меня в свои объятия.
Но и в ходе любовной прелюдии я не унимался.
— Какого такого друга?
— Да так, самого обыкновенного. Давай не будем об этом, хорошо?
— Видимо, не такого уж и обыкновенного, раз его вещи висят у тебя в шкафу!
Ее терпение наконец лопнуло.
— Ради бога, Дэнни! Неужели ты так далек от жизни? Разве не ясно, что я живу на содержании? Это же очевидная вещь!
Надо признаться, я был шокирован — и очень оскорблен.
— Нет, для меня это далеко не очевидная вещь, — пробормотал я. — Ты хочешь сказать, это его квартира?
— Нет, она моя, но платит за нее он. Что, это тебя шокирует, мой маленький раввин?
— Нет, — соврал я. — Просто меня воспитывали в таких принципах, что эти вещи я расцениваю как…
— Милый мой, тебя воспитывали на другой планете.
— Ты права, — ответил я, стесняясь того, что еще сохранил остатки традиционных ценностей. — Я только одного не могу понять…
— И чего же?
— Что ты во мне-то нашла?
Она ответила, нимало не смутившись:
— Невинность.
Ариэль обезоруживающе улыбнулась.
— А разве я для тебя — не лакомое блюдо из запретных плодов?
Я кивнул и жадно притянул ее к себе.
Поддаваясь моей ласке, она хрипло проговорила:
— После всего этого ты уже не сможешь вернуться к хорошим еврейским девочкам.
Много раз на протяжении душных летних вечеров, пока я готовился к поступлению на курсы, которые должны были начаться только осенью, мне вдруг приходило в голову, что это даже хорошо, что любовник Ариэль взял ее с собой на Ривьеру. На лето я перебрался домой и разговаривать с ней смог бы теперь лишь из телефона-автомата.
Пуританство моего отца меня настолько подавляло, что я старался даже не думать о ней, дабы он, не приведи господи, не прочел моих мыслей.
Без Деборы дом казался чужим. Маме она присылала всего по нескольку строк, сообщая, что у нее «все в порядке», но письма, которыми мы с ней обменивались между собой, были гораздо более откровенными. Я с нетерпением ожидал подробностей продолжения ее романа (мне хотелось, чтобы это был роман) с летчиком по имени Ави.
Я то и дело звонил в общежитие узнать, нет ли мне писем. Но приходили лишь видовые открытки от моей соблазнительницы. Правда, я все равно был поглощен учебой, всеми силами стараясь выбросить Ариэль из головы.
Иногда ко мне в комнату, деликатно постучав, наведывался папа. Обычно, извинившись за беспокойство, он садился в кресло и начинал помогать мне в выборе темы для дипломной работы.
Чаще всего он предлагал что-то из области мистицизма, в котором у нашей семьи была собственная, «лурианская», традиция, восходившая аж к Средневековью. Хотя некоторые из самых значительных трудов по этой тематике, например «Зогар»
[39]
, если и не официально, то в силу традиции до сорока лет читать запрещается, отец был уверен, что сумеет убедить декана в том, что мой случай «совершенно особенный».
Я обычно молча кивал и угощал его крекерами с ореховым маслом и имбирным пивом, которые мама исправно ставила мне на стол. Я всячески старался скрыть от отца то обстоятельство, что уже хорошо знаю, о чем будет мой диплом и кого я хочу видеть в роли своего научного руководителя.
В конце лета я отправился к декану со своим прошением. Он, как обычно, встретил меня тепло. И, как обычно, это был знак уважения к заслугам моего отца.
— Я бы хотел писать диплом под руководством доктора Беллера, — сказал я, стараясь не краснеть.
— Что ж, это человек подлинной эрудиции, — заметил декан. — Вот уж не подозревал, что вы питаете интерес к археологии…
— Нет, нет, — перебил я. — Я говорю не о раввине Беллере. Я имею в виду его брата из Колумбийского университета.
— А-а… — Внезапно его энтузиазм поутих. Он погладил бороду, помычал на разные лады и наконец изрек нечто более членораздельное: — Этот Аарон Беллер такой эпикорос… Я бы сказал — злой гений. И все же, отдавая дань справедливости, нельзя отрицать, что из многих поколений своего блистательного рода он наделен самым выдающимся умом…
— Совершенно верно, сэр, — ответил я. — Именно поэтому я и выбрал его спецкурс. Можете проверить — у меня высший балл. — Я напряженно ждал решения своей судьбы. Но декан не торопился. Он решил сначала хорошенько меня расспросить.
