— Это почему?
— Потому, что он так захотел, — непреклонным тоном повторила мама.
Было заметно, что Деборе и самой неловко от такого небрежения к семейной иерархии. Едва дыша, она осторожно отворила дверь и вошла в палату.
Она пробыла с отцом минут десять, после чего с ним повидались старшие дочери. Мы стояли в коридоре, и я спросил у Деборы, как он. Она пожала плечами.
— Ничего… — Она закусила губу, чтобы не расплакаться.
— В чем дело? Он все еще на тебя сердится?
Она покачала головой.
— Он… он просил у меня прощения.
Я ощутил прилив надежды. Быть может, со временем меня тоже ждет чудесное примирение.
Вышла из палаты Малка и ответила на мой вопрос, прежде чем я успел его задать:
— Дэниэл, тебя он видеть не хочет. Совсем.
— Но почему? — взмолился я.
— Говорит, его сын должен стать раввином. Как того требует Отец Вселенной.
При этих словах старшей сестры Дебора — спасибо ей! — крепко сжала мне руку. И тем спасла меня от разрыва сердца.
Было так странно… Всю дорогу из клиники мы с Деборой едва перекинулись парой слов. Я решил, что она молчит от тревоги за отца. Как я позднее узнал, то же самое она думала про меня. И все же нам так много надо было друг другу сказать! Поделиться сокровенными мыслями, которые мы не могли открыть никому другому. Это было наше тайное богатство. Несмотря на расстояние и перерыв в общении, которые разделяли нас в последние годы, мы оба знали, что ближе друг друга у нас никого не будет в жизни. Мы по-прежнему были лучшими друзьями.
К тому времени, как мы добрались до дома, я больше не мог выносить этой неизвестности. Я сделал нам по чашке чая с лимоном и сел напротив сестры.
— Деб, — осторожно начал я, — почему бы нам не поговорить по душам, как когда-то в детстве?
— Я бы тоже с радостью.
Тогда я спросил в лоб:
— Дебора, у тебя ребенок?
Не моргнув глазом она ответила:
— Да.
— Почему же ты мне не сказала, что у тебя есть муж?
Она поколебалась мгновение и ответила:
— Потому что у меня его нет.
Я был так поражен, что ничего больше не смог выговорить и решил, что она истолкует мое молчание как деликатный знак вопроса. Тактичное ожидание дальнейшей информации. Но она ничего не стала объяснять.
— Послушай, — выдал я наконец, — я не собираюсь читать мораль…
Она добела закусила губу.
— Хорошо, — сдался я, — не хочешь говорить…
— Нет, нет! — оборвала она. — Хочу, очень хочу. Только это очень тяжело.
— Ладно, — согласился я, — пей свой чай. Я тебя не тороплю. — На самом деле я сгорал от любопытства и не мог удержаться от вопроса: — Он был из кибуца?
Она помолчала, потом тихо ответила:
— Да, из кибуца.
— Ага, выходит, разговоры о «свободной любви» не такие уж выдумки?
Какой же я был шмук
[41]
! Я ее по-настоящему обидел.
— Это не было банальной интрижкой, — сказала она, и глаза ее наполнились слезами. — Он служил в авиации. — Чуть слышно Дебора добавила: — Он погиб.
— О боже! — Я не мог подобрать нужных слов. — Вот ужас! Прости меня.
Я обнял сестру. Мы сидели обнявшись и вместе плакали.
Смешно, но не я ее, а она меня стала утешать.
— Дэнни, Дэнни, все в порядке. У малыша в кибуце есть бабушка и дедушка — и человек десять братишек и сестренок.
— Папа об этом знает?
Она помотала головой.
— А мама?
Снова отрицательный ответ.
— Но почему? Они были бы рады узнать о внуке. Кстати, это мальчик или девочка?
— Мальчик, — безжизненным голосом ответила она. — Его зовут Элиша.
— Элиша означает «Бог — мой Спаситель», — машинально перевел я. — Красиво. Почему ты выбрала это имя?
По какой-то причине она не смогла ответить на этот простой вопрос.
— Эй, Деб, — сказал я как можно бодрее, — мы должны это отпраздновать! Мазл тов! Он такой симпатяга. Жаль, что ты его не привезла.
Я не удержался и добавил:
— Он мог бы стать для папы утешением ввиду моей безвременной кончины.
— Да будет тебе, Дэнни! — возразила Дебора. — Не надо так! Вы с папой еще помиритесь.
— Нет. — Я покачал головой. — Он поклялся, что не заговорит со мной, пока я не стану ребе Луриа. Что означает — никогда.
— Я все же не понимаю, почему ты решил не сдавать выпускные, — сказала она. — Подумаешь — еще бы несколько недель позанимался. Быть может, папу бы это примирило с горестным известием… А тебе бы позволило выиграть время.
— Что сделано, то сделано. — Я начинал злиться. — Я хотел донести до него свое мнение, продемонстрировать ему, что он больше не может вертеть мною, как ему захочется. — Лицо Деборы застыло, когда я добавил: — Я знаю, что буду за это гореть в аду.
— Мне казалось, у евреев нет ада…
— Извини, Деб, — педантично поправил я, — он есть — мы называем его геенной. Обитель душ грешников. Так что, если в будущем захочешь мне написать, адрес ты уже знаешь. Только пиши на асбестовых пластинках.
Она смерила меня пытливым взглядом.
— Я что-то не пойму. Ты веришь в ад. Ты веришь в Судный день. А в Бога ты веришь?
— Да.
— Тогда почему ты не можешь стать раввином?
— Потому, — ответил я, глубоко страдая, — что не верю в себя самого.
38
Дебора
И выйдет весь мир Тебя приветствовать
И возносить Твое славное имя…
Заключительный гимн община исполняла громко и вдохновенно. Потом все склонили головы, и духовный предводитель конгрегации, воздев руки, благословил собравшихся.
«Да благословит тебя Господь и сохранит! Да озарит тебя Господь ликом Своим! Да обратит Господь лик Свой к тебе и принесет тебе мир».
Из огромных органных труб полились торжественные ноты «Адажио соль-минор» Альбинони, и раввин Стивен Голдман, облаченный в черные одежды и шапку, похожую на головной убор кардинала, только другого цвета, энергично прошагал по центральному проходу храма Бейт-Эль
[42]
. Он стоял возле дверей, персонально осеняя каждого выходящего члена общины своим субботним благословением.
