…хрипит, кашляет кровью Архип Полуэктович. Нонешний мор таков, что не способны одолеть его чары… и ложится, засыпает вечным сном Люциана Береславовна…
Миг не доглядела.
…миг — это много аль мало?
— Погоди! — я сама уже тянусь к старухе, впиваюсь в плечи ее тощие. — Покажи…
Она смеется и показывает.
Царя, который отходит… царицу… и вовсе не болезнь ее свела в могилу, яд хитрый… Кирея, что воет, баюкая на руках ту, которая и вправду хорошей бы женой ему стала… а после ложится рядом с нею и вспыхивает костром погребальным.
…вижу бояр, что рядятся, а после идут друг на друга с кулаками… стрельцов, которые клялись в верности, но ныне верность их никому не нужна.
…кровь в палатах царских.
…кровь на камнях пустоши, где сошлись боярские дружины…
…кровь на тугих пшеничных колосьях, которые ложатся под копыта азарское конницы… вижу ее, многолюдную, дикую, что река в половодье.
Вылетела.
Затопила огнем, закрутила железом… и сквозь дым слышатся мне крики людей, которым в этой стремнине суждено погибнуть…
— Ну что, красавица, нагляделась? — Старуха смежила веки.
— Нагляделась, — отвечаю. И кланяюсь до самое земли. — Спасибо вам, бабушка, за ласку… и за то, что путь этот показали.
А у самой-то колени дрожат.
— За тобою выбор, девка… останешься с нами, выведу их к палатам царским…
— Зослава!
Я Арея за руку взяла.
Живой.
Чудо, что живой… и не сгорел… и если хватит у меня духу в проклятой деревне остаться, то и живым останется… или…
Мне решать.
Только мне и никому кроме… бабка и та молчит, глаза прячет. Видела ли? Иль ей и видеть не надобно, помнит она, что такое смута да как азары по земле росской ходили… и надо бы остаться.
Умру?
Пусть так. Что есть одна смерть по сравнению со многими? И страшно… и противно… а все одно мой это путь.
— Спасибо, — а у самой губы мертвые, — вам за ласку, люди добрые… да только и мне матушка сказывала, что не бывает легких дорог. Как не бывает такого, чтоб от своей судьбы человек откупился. И коль суждено нам… уйти…
Не могу сказать про смерть.
Оно ж мнится, что за спиною она стоит, слушает.
— То и пусть будет оно так…
— Не останешься, значит? — с усмешкой произнесла старуха.
— Нет…
И стыдно.
Выходит, что струсила я… могла бы спасти всех, а… или не могла? Отчего она мне один путь показала? Не потому ли, что не существует иного…
— Пусть будет по-твоему, девка… — старуха Ольха рукавом взмахнула.
И сгинула.
А с нею — и стол, и скамьи, и староста… и дом евоный… и все дома… и лето… стоим мы посеред пустоши, озираемся.
— И что это было? — спросил Лойко.
ГЛАВА 58
Об извилистых путях судьбы
Арей зачерпнул горсть снега и лицо отер.
Огляделся.
И я огляделася.
Пустошь, как она и есть, лысая, что бесова пятка. Только по краешку самому торчат реденькие осиночки, а за ними болото лежит, да не то, летнее, в зеленые колеры ряженое, а зимнее.
Бродят по снегу лошади.
Валяется одежа нашая… и Лойко первым тулуп подхватил, на плечи Станькины набросил.
— На от, а то околеешь, — проворчал. — И шапку не забудь.
— Ба…
— Чего я? — Бабка прежнюю личину не примерила, да и с прочих сползли они, выставляя нашу прежнюю суть. — Сама выбрала…
— И что теперь?
— А я откедова знаю…
У меня ж в ушах смех стоял. Будто бы туточки она была, Старая Ольха, рядышком… попросись — и воротимся в клятую деревеньку. И попотчуют нас от души, правда, душа та гнилой будет. Но зато живы останемся, как есть живы… и не только мы.
И гляжу я… на небо гляжу, которое седины набралось.
На людей.
И стыдно, и страшно, потому как выбором своим я точно их сгубила. Побоялась, выходит. Там-то решение мое верным представлялося, а ныне… вот Станька носом хлюпает.
За что ее?
Или бабку мою, живую, а сколько той жизни осталось? На полволоска?
— Вы… ба, может, вы со Станькою назад повернете? — Я тулуп на плечи накинула, да все одно теплей не стало. Колотило меня, и так, что зуб на зуб не попадал. — Ежели потихоньку, то доберетеся до Барсуков…
— Поздно уже, — покачал головой Лойко. — Волки тут.
Оне и вправду кружили, к пустоши не смея подобраться, но двоих всадников за добычу сочтут.
— А ты проводи.
Лихая надежда… глядишь, и вправду останется живым.
— Ты, — Ильюшка старательно тер снегом руки, пусть и сделалась шкура красна, что у раков свежесваренных, — расскажи лучше, что видела.
От, легко сказать…
— Видела, — говорю, — как умрем… и те, обозники… и мы… а потом…
— Погоди. — Илья руки отряхнул. — Присядь, Зослава… и давай так, рассказывать оно долго, но есть одна штука… миска нужна, чем пошире… и вода.
Миску из сумы достали, уж не ведаю, как бабка ее туда запихнула, а все к делу пришлося. Воду топили руками, спешне, деловито, будто не было занятия иного. Лойко из фляги своей льнуть хотел, но бабка не дала.
— Чистая вода должна быть.
— Именно, — подтвердил Илья. — А теперь, Зослава, возьми миску в руки… вот так. Закрой глаза. Не бойся, будет немного неприятно.
Ага, будто голову в клещи сунула, но ничего, я потерплю.
— А теперь вспоминай. — Голос Ильи доносился издали, и был он таков, что не посмела я ослушаться. Вспомнила.
И вспомнилось легко.
Каждое мгновеньице… и кровь на снегу… и стрелы… лучники… человек в личине… тварь неназываемая… воспоминания лились, а клещи только сильней голову стискивали. И уже больно было, да терпела я, губу вон прикусила, чтобы не закричать.
…вернись, вернись… не обидим…
Шелестели осины.
И за ними виделась мне полупрозрачная фигура Старой Ольхи… манила она меня, обещала… выведет, болотными тропами, летом иным, с которым нонешняя зима не повстречается. А значит, не заступит дорогу и тот, кто…
…боль стала резкою.
— Илья, твою ж…
Земля из-под спины вывернулася, а холодом в лицо льнуло, и не холодом — водою студеною. Открыла глаза, лежу, дыхаю, пялюся на небо, в руках миска, и тую миску я стиснула так, что пальцев не чую.
