Чем ближе ротный и его солдаты подъезжали к железной дороге, тем чаще им встречались соотечественники. А уже у самых путей, там, где стояли военные эшелоны, слышалась единственно русская речь. Многолюдно здесь было почти так же, как и на мукденских улицах, только что крика меньше. Тужилкин разыскал штабной эшелон и, оставив своих провожатых возле постового, сам отправился в один из вагонов.
Хотя здесь, при главной квартире, и было довольно суетно, но все-таки на суету, царящую на улицах Мукдена, это массовое передвижение людей, коней, подвод, носилок с ранеными нисколько не походило. Здесь, очевидно, каждый знал свой маневр.
Должно быть, только что из очередного прибывшего из России эшелона разгрузилась казачья сотня: молодцы-донцы, по одному, по двое, друг за дружкой, выходили из этого многолюдья куда-то на простор, держа под уздцы своих лошадок.
Одеты казаки были во все новенькое, чистое, у каждого из-под лихо заломленной фуражки выглядывал роскошный чуб, свидетельствующий о том, что на войну прибыли новички, – бывалые маньчжурцы все уже были накоротко острижены. Казачки были веселы, задорны, какими обычно бывают люди, ступившие на твердую землю после многодневного путешествия на колесах. Для них все еще здесь было в диковину. Они с интересом рассматривали все вокруг, причем звонко перекликались между собой. Кто-то из них, увидев Мещерина с Самородовым с их навьюченными ослами, что-то сказал товарищам, и все они разом грохнули со смеху.
– Эй! землячки! – крикнул один из весельчаков. – Кони-то не слишком резвые для вас будут?
– Это местная горная порода! – отвечал Мещерин. – Вас теперь самих на таких пересадят!
– Да я скорей пешком, чем на такой породе!..
И снова все казаки дружно рассмеялись.
– Подождите, скоро не до смеху будет, когда с япошкой познакомитесь. Неискушенные, – потихоньку, будто самому себе, проговорил Самородов.
– А как с вошками познакомятся, так и кудри свои живо срежут. Красавцы, – отозвался Мещерин.
Едва прошли казаки, от станции к штабному эшелону направилась довольно большая группа офицеров. Мещерин с Самородовым вначале не придали им и значения, – идут и идут какие-то штабные, сверкают орденами и надраенными пуговицами: мало ли их тут ходит, – но заметив, как вытянулся, преобразился прямо весь вдруг постовой солдат, и они внимательнее вгляделись в этих людей.
– Слушай! да это ж сам Куропаткин со свитой, – прошептал Мещерин, вытягиваясь, как тот постовой, в сторону главнокомандующего. – Вот еще незадача. Додумался же ротный нас оставить у самого штаба с этими ослами.
– Ты про каких ослов? – не шевеля губами, насмешливо спросил Самородов.
– Про тех и других, – отозвался Мещерин, стараясь не улыбаться.
Куропаткин между тем обратил внимание на двух отдающих ему честь солдат, очевидно, прибывших с позиций. Все-таки глаз многоопытного военного безошибочно отличал окопников от вновь мобилизованных. Хотя на Мещерине с Самородовым и была надета новая форма. Главнокомандующий со свитой направился к ним.
– Здорово, молодцы, – шагов двенадцати еще не доходя до них, весело сказал Куропаткин. – Откуда будете? На всю роту запаслись, поди? – Он кивнул на их нагруженную потешную тройку, поникшую головами, – тоже, верно, почувствовавшую начальство.
Прокричать ответное приветствие солдаты не успели – в ту же секунду между ними и главнокомандующим вырос Тужилкин. Увидев издали, что к Мещерину и Самородову направляется сам Куропаткин со свитой, он со всех ног бросился к своим солдатам.
– Ваше высокопревосходительство! Командир двенадцатой роты Можайского полка штабс-капитан Тужилкин. Прибыл с донесением из штаба полка! – отрапортовал он.
Главнокомандующий на секунду задумался, припоминая, верно, где именно действует у него этот полк и кто там командир. И, вспомнив, совсем обрадовался:
– Как же! Наслышан! Генерал Зарубаев только о вас и говорит который день уже. Это ваши герои, штабс-капитан?
– Так точно! Из моей роты. Сопровождающие.
Куропаткин подошел поближе к Мещерину и Самородову и внимательно посмотрел на того и другого – в самые глаза им заглянул.
– Скажите-ка мне, бывалые воины, – спросил он их, – как вы думаете, почему мы японцев до сих пор не побили? Есть у солдат на этот счет какие-то свои соображения? – И, видя, что нижние чины не решаются ему отвечать, добавил: – Ну смелее. Ничего, кроме пользы, от вашего ответа не будет. Надо и главнокомандующему знать, а как же солдаты сами понимают, отчего все никак успех не дается. Генералы, поди, виноваты?..
Мещерин с Самородовым вопросительно оглянулись на своего ротного, и тот кивнул им головой, показывая, чтобы они отвечали.
– Никак нет, ваше высокопревосходительство, – заговорил Мещерин, – не так уж генералы и виноваты… хотя не без этого…
– Так, так… – заинтересовался солдатскими рассуждениями Куропаткин. – Спасибо и на том. Тогда в чем же дело?
– Но я вот что скажу, – совсем осмелел Мещерин, – у самих солдат нету никакого интереса в этой войне. Был бы интерес, мы бы и без генералов япошек разогнали. Виноват! – хватился он.
– Ничего, ничего, – успокоил его Куропаткин. – Ты разумно говоришь, братец. До войны-то чем занимался?
– Мы с другом были студентами…
– Это одни из лучших моих солдат, – похвалился Тужилкин. – Они и по-китайски могут, когда нужда. Научились уже.
Куропаткин нахмурился, услышав это.
– А вот это даже лишнее… Видите ли, в чем дело, – он обратился к Тужилкину и к обоим солдатам, – среди китайцев могут быть шпионы, собирающие для нашего противника сведения о русской армии. Поэтому лучше бы с ними со всеми вообще не разговаривать. Иное неосторожно оброненное слово может затем обернуться для нас бедствием, стоить кому-то жизни. Помните об этом.
И Куропаткин направился к своему вагону. Свита потянулась за ним. Ротный и его солдаты замерли, готовые стоять смирно и провожать главнокомандующего взглядом до тех пор, пока тот не скроется из виду. Но тут к ним обратился кто-то ИЗ СВИТСКИХ:
– Ну здравствуйте, друзья мои. Вот уж не чаял свидеться. Тесен мир, что и говорить…
Перед Мещериным и Самородовым собственною персоной стоял Александр Иосифович Казаринов. Он был одет в военную форму, только без погон и без каких-либо знаков на кителе и на фуражке.
– Александр Иосифович! Вы ли это? Какими судьбами? – Изумленные друзья бросились к Казаринову, обрадовавшись ему, как самому дорогому на свете человеку. Мещерин теперь и думать забыл о последнем их свидании – тогда, в Кунцеве, на даче у Дрягалова, – завершившемся, прямо сказать, не вполне дружески.
– Служу! – гордо отвечал Александр Иосифович. – Русский патриот, благородный человек не может оставаться в тылу, когда его страна сражается насмерть, когда его народ проливает обильно кровь. – И, видя, что собеседники так и не понимают, что именно за службу он здесь исправляет в своем полувоенном костюме, Казаринов добавил: – Я уполномоченный московского дамского комитета о раненых.
