– Ну, братцы, нам приказ завтра чем свет идти к японцу в гости, – сказал он. – Желаю от доброго, чистого сердца, чтобы все вы остались невредимы и благополучны.
– Покорно благодарим, вашродь, – загудели солдаты.
– Желаю вам, братцы, и сам сегодня буду молиться, чтобы Господь вас помиловал и спас от смерти, – продолжал Тужилкин. – Но вовсе не желаю никому и не советую самим спасать себя. Вы знаете, о чем я говорю. Господу Богу не помогайте: Он Сам не выдаст того, к кому будет милостив. Третьего дня мы не спасали себя – дрались насмерть, жизни не щадили, – и что же? – нас Бог помиловал: потери наши незначительные. А враг, вон он лежит под горой! все поле усеяно. – Тужилкин показал в сторону лощины, где позапрошлой ночью рота жестоко схватилась с неприятелем. – Мой вам совет: помолитесь и с верою в Божью милость исполняйте свой солдатский долг перед царем и родиной. Я вам скрываться не стану: может, и у самого у меня на душе неладно, как подумаешь, что там ждет нас впереди. Но верьте, братцы, что бы там ни было, с упованием на Господа я с легким сердцем пойду, куда прикажут. Хотел бы, чтобы и рота от меня не отстала. – Тужилкин хорошо понимал, на каких именно чувствах можно сыграть, какие струны души следует затронуть, когда взываешь к крестьянским сыновьям – к этому традиционно богобоязненному и благочестивому сословию.
За час до рассвета, 20 августа, два левофланговых батальона Можайского полка, усиленные еще одним батальоном из резервов, с приданною им, наконец, горною артиллерией, абсолютно бесшумно, но не медля, слаженно, оставили позиции и выступили на врага.
Они быстро спустились в лощину, но уже оттуда стали подниматься на высоты, занятые японцами, не спеша, крадучись. Близкого рассвета русские командиры не опасались. Полковник Сорокоумовский со своим штабом рассчитал эту атаку таким образом, чтобы перед самым рассветом батальоны успели войти в заросли гаоляна, которым густо поросли склоны поднимающейся за лощиной гряды.
Так все по плану точно и вышло: батальоны перешли лощину и успели до рассвета укрыться в гаоляне. Чтобы самим не заблудиться в этих зарослях, солдаты несли с собою легкие деревянные вышки. Это приспособленье русские позаимствовали у японцев. Маньчжурский гаолян достигал иногда до двух саженей росту, и, кроме как встав на вышку, сориентироваться в этаких дебрях было невозможно.
Батальон, в который входила рота Тужилкина, должен был выйти к деревне, что стояла на склоне сопки где-то на полпути до вершины. Она, как обычно, была обнесена стеной. И напоминала небольшую крепостцу. Скорее всего, в ней были японцы. Батальону предстояло это выяснить и выбить их из деревни, если они там окажутся. Или лучше вообще уничтожить.
Сориентировавшись при помощи вышек, роты верно выбрались из зарослей – прямо к деревне. Но между гаоляновою плантацией и домами было расстояние около полуверсты. Саженей, может быть, двести. И хотя бы кустик какой рос. Но ведь ровно ничего. Никакого укрытия. Камни, правда, лежали. Да и то мелкие. Если теперь, когда уже рассвело, попытаться перейти этот участок, японские дозоры сразу же заметят противника.
Командир батальона подполковник Шлоттвиц распорядился сделать десятиминутный привал – тут же, в гаоляне. А сам тем временем собрал своих ротных, чтобы посоветоваться – как батальону теперь следует действовать? Кто-то из офицеров предложил не медлить, а одним рывком, как при атаке, перебежать открытое пространство. Но только по возможности тихо. Разумеется, без «ура». Другой ротный посоветовал прямо из гаоляна расстрелять деревню из пушек: с батальоном шла батарея, и стоило только ей дать два залпа прямою наводкой, от деревни осталась бы единственно глиняная крошка. Батальонный, не раздумывая, отверг это предложение, – а вдруг в деревне нет японцев? – да хотя бы они и были, китайцы-то – жители этой деревни – в чем провинились? Их-то за что?
Штабс-капитан Тужилкин, не любивший высказывать своего мнения, пока его не спросят, готов был исполнять любое решение командира. Но батальонный все-таки спросил лучшего ротного в полку: а что он думает? как им быть лучше?
– Здесь недолго и переползти, – ответил Тужилкин. – Если в деревне японцы, то потерь будет куда меньше…
– Что же, и офицерам тоже ползти?! – перебил Тужилкина командир девятой роты капитан Пулеревич. – Да я никогда еще не ползал! И рота моя, ни один солдат не знает, что такое пресмыкаться! Мы в атаку привыкли ходить вперед открытою грудью!
Тужилкин только пожал плечами. Доказывать свое мнение кому бы то ни было он отнюдь не собирался.
– Должен напомнить вам, Дмитрий Михайлович, – ответил Пулеревичу Шлоттвиц, – что ваша рота в последние дни потеряла до четверти штыков, в то время как штабс-капитан Тужилкин воюет почти без потерь. Итак, господа, приказываю: всему батальону подбираться к деревне ползком, насколько возможно близко. Если нас обнаружат раньше – атакуем в штыки. Если проползем незамеченными – значит, берем деревню вообще втихую, без атаки. Извольте, господа, отправляться к своим ротам.
Батальон действительно прополз незамеченным почти до самой деревни. Только уже саженей за пятьдесят до заветной стены вдруг поднялась в рост 9-я рота, разумеется, по приказанию своего командира, и бросилась в атаку. Очень уж хотелось Пулеревичу первому ворваться в деревню. Но едва его солдаты сделали несколько шагов, как со стены по ним в упор забил пулемет. Бежавшие впереди повалились замертво. Остальные скорее попадали за камни и затаились.
Деревня вся тотчас ожила: захлопали двери в домах, забегали люди, стали раздаваться отрывистые крики – очевидно, это офицеры отдавали приказания солдатам.
Сомнений быть не могло – в деревне японцы. И подобраться к ним незаметно батальону не удалось. Из-за самонадеянности одного своего же командира роты, из-за его дурного внешнего честолюбия, сорвался так удачно начавшийся маневр, а может быть, и все наступление.
Со стены по залегшему батальону открылась пачечная пальба. Насколько можно было судить по интенсивности огня, в деревне находилась рота японцев. Не больше.
К подполковнику Шлоттвицу подполз Тужилкин.
– Позвольте мне с ротой обойти деревню слева, – прокричал он батальонному, – и оттуда атаковать. Вряд ли у них еще и там есть пулемет.
– Давайте, Григорий Петрович, действуйте, – не раздумывая, ответил Шлоттвиц. – С богом. Мы вас поддержим огоньком.
Штабс-капитан Тужилкин использовал японский же прием охватывающего движения. Он со своею ротой, все так же ползком, зашел неприятелю в тыл и уже оттуда атаковал деревню. Там сопротивление японцев было куда меньшим. И огонь их был не столь плотным – всего несколько выстрелов встретили 12-ю роту. Как и предполагал Тужилкин, пулемета на той стороне не оказалось. Рота перемахнула через стену, и солдаты рассыпались в переулки междудомами. Кое-где их встречали в штыки японцы. Причем, осознавая свое безнадежное положение, они дрались с особенным остервенением. Тужилкин приказал Алышевскому со своим взводом пробиться к той стене, откуда давеча ударил по роте капитана Пулеревича пулемет, разыскать его и захватить.
