Многие японцы попрятались по фанзам и обстреливали русских из окон, будто из редутов. Поэтому Алышевский решил не рваться напропалую к пулемету, – этак и полвзвода не дойдет, – а выбивать неприятеля из фанз и только так продвигаться к цели.
В первой же фанзе, куда Архипов проложил своим товарищам дорогу, выбив дверь вместе с косяком и частью стены, оказалось пятеро японцев. Они пытались сопротивляться, но русские с ними быстро разделались – двоих закололи, остальных взяли в плен.
Из расположенной по соседству небольшой, совсем бедной, покосившейся фанзы, из единственного ее окна, торчали сразу три дула и то и дело вздрагивали от выстрелов. Здесь уже подобраться к двери, не рискуя получить пулю, было невозможно, потому что дверь находилась рядом с окном. Тогда Дорми-донт Архипов подкрался к этой фанзе сбоку, разбежался и всею своею многопудовою массой ухнул в хлипкую стенку. Глиняная стена ввалилась внутрь, следом обрушилась крыша, и все, кто был внутри, остались погребенными под развалинами.
В это время Васька Григорьев пробрался еще к одной фанзе с затворившимися в ней японцами, прополз к самому окну, изловчился и зашвырнул туда ручную пироксилиновую гранату. Он едва успел отбежать, как раздался страшный взрыв, и фанза, вместе с бывшими там людьми, разлетелась во все стороны.
Еще в одну фанзу ворвался сам Алышевский с несколькими своими солдатами – Самородовым, Безрученко, Королевым, Тимониным, Матвеичем и другими. Они нашли там около дюжины японцев и среди них офицера. Офицер что-то отрывисто, истерично приказал солдатам, и те набросились на русских. В относительно небольшом помещении началась настоящая свалка. Это был просто единый пестрый клубок из вылинявших добела русских гимнастерок и синих японских мундиров. Все одновременно били, кололи, резали, кричали, стонали.
Офицеры схватились на саблях. Они красиво рубились. Алышевский, заложив левую руку за спину, ловко парировал удары своего противника, но сам как будто пока не спешил нажать на него. Но, наконец, ему надоело выполнять роль учителя фехтования, и он перешел в наступление, причем скоро сбил с противника фуражку, затем рассек ему плечо, а потом и вообще верным ударом выбил у него саблю из руки. Обезоруженный японец страшными, злыми глазами огляделся кругом, – несколько его солдат уже лежали бездыханными, – и вдруг руками вперед, как обычно ныряют в воду, он сиганул в окно. И так быстро, что казалось, будто он растворился как привидение. Сейчас стоял на месте и вмиг исчез. Даже Алышевский растерялся от такой его проворности. Но не растерялся нижний чин Самородов. Бросив винтовку, он тут же вслед за японцем, тем же манером – руками вперед, – выскочил в окно. Окно это, оказывается, выходило не на улицу, а на задний двор, окруженный изгородкой из связанных между собою стеблей гаоляна.
Когда туда вылетел кубарем Самородов, японец уже вскочил на ноги. Но убежать он не успел – Самородов метнулся ему в ноги, поймал за сапоги, и оба они, сцепившись, и рыча, и стараясь ударить друг друга, покатились по земле. Японец был ранен, и, как он ни извивался, все-таки Самородову удалось его скрутить.
В фанзе тоже все было покончено. Оставшиеся в живых японские солдаты сдались. С поднятыми руками и испуганные, как затравленные зверьки, они выходили на улицу.
Алышевский велел всех пленных собрать и посадить пока на землю и, оставив при них охрану, повел свой взвод дальше. Но когда они наконец добрались до вражеского пулемета, их ждало там горькое разочарование. Они опоздали. Первым дошел до цели и захватил пулемет взвод поручика Фон-Штейна. Был там уже и сам Тужилкин.
– Медленно действуете, поручик, – выговорил он Алышевскому. – Сколько потеряли?
– Трое убитых и восемь раненых, – доложил Алышевский.
– Много! – строго воскликнул Тужилкин.
– Пятеро из восьми раненых остаются в строю. Ранения их неопасные…
Но Тужилкин, по всей видимости, не был удовлетворен ответом субалтерна. Он недовольно отвернулся.
– У поручика Фон-Штейна потерь больше, – умерив голос, но не менее строго произнес Тужилкин. – Но он сделал то, что я поручал вам. Где вы были в это время, не понятно.
Эту сцену наблюдали несколько солдат из взвода Алышевского.
– Эх, беда, – вздохнул Филипп Королев. – Не успели мы первыми взять пулемет. Не наградят теперь нашего взводного.
– Погоди горевать, Филя, нам еще на сопку идти. Там пулеметов – тьма, – успокоил его Васька Григорьев.
Тем временем в деревню вступил весь батальон. Подошла и артиллерия. Подполковник Шлоттвиц нашел офицеров 12-й роты.
– Ну, молодцы! – еще издали закричал им довольный батальонный. – За весь батальон постояли! Кто отличился? – спросил он Тужилкина.
– Взвод поручика Фон-Штейна, ваше высокоблагородие, – ответил штабс-капитан.
– Молодец, поручик, – похвалил Фон-Штейна Шлоттвиц. – Будете особенно отмечены в рапорте.
Из-за ближайшей фанзы вышла нестройная колонна японцев. Всех дюжины две. Они, хотя и были пленены и обезоружены, вид имели довольно надменный: головы не опускали, смотрели вокруг злобно и презрительно. Впереди шел бледный молодой офицер с непокрытою головой. Он был ранен – левая рука его висела плетью, а на плече и по груди расплылось темное пятно. Офицер, наверное, сильно страдал, но изо всех сил старался показать, будто чувствует себя превосходно. Пленных вели четверо конвойных – Архипов, Самородов, Безрученко и Тимонин.
Русские солдаты, от которых теперь тесно было в деревне, расступались, внимательно их разглядывали, о чем-то переговаривались между собой, показывая друг другу на пленных.
Конвойные подвели японцев к офицерам.
– Откуда это их столько? – удивился Шлоттвиц. – Вы еще и в плен успели целый взвод взять? – весело спросил он у Тужилкина. – Да вы просто герои!
Командир 12-й роты, увидев, кто именно конвоирует пленных, сразу сообразил, что, оказывается, взвод Алышевского тоже даром времени не терял. И он был очень не прав, поторопившись взыскивать со взводного за нерасторопность.
– Это заслуга поручика Алышевского и его солдат, – ответил Тужилкин подполковнику. И тут же громко, так чтобы все кругом слышали, обратился к своему взводному:
– Господин поручик, прошу меня извинить за незаслуженное взыскание: я в суматохе не заметил ваших блестящих действий.
– Да! рота молодецкая, – сказал Шлоттвиц. – Один взвод другого лучше. А вас, поручик, – объявил он Алышевскому, – можно уже поздравить с наградой. Лично доложу о вашем отличии полковнику.
Тут Шлоттвиц заметил среди пленных офицера.
– Кто именно взял в плен офицера? – спросил он у Алышевского.
– Мой стрелок – рядовой Самородов, – ответил взводный, указывая на стоящего здесь же солдата.
– Никак нет! – поспешил отказаться Самородов, опередив подполковника, который было хотел сказать ему что-то одобрительное. – Виноват, ваше высокоблагородие, но события изложены не совсем верно: японского офицера взял с бою наш командир взвода поручик Алышевский. Я только, может быть, немного помог… – добавил он неуверенно.
