– Но вы, разумеется, догадываетесь, кто был тот секретарь русского посольства?
Мещерин просто-таки вздрогнул от пронзившей его догадки.
– Господин Казаринов! – выдохнул он. – Не может быть!..
– Может, мой друг, может, – улыбнулся Паскаль.
– Воспользовавшись тем, что в Маньчжурии началась большая война, – подхватил рассказ внука старый Годар, – он снова приехал попытаться завладеть сокровищами. План его был великолепен: захватить монастырь под видом устройства в нем госпиталя и тогда уже беспрепятственно докопаться до клада! Но одному человеку, даже такому ловкому, как этот ваш господин Казаринов, такая задача вряд ли по силам. Поэтому ему потребовались помощники. То есть вы. Когда же дело было сделано, от ненужных больше помощников и свидетелей он решил избавиться. И подстроил так, чтобы японцы заподозрили вас в мародерстве и казнили.
– Не может быть!.. – снова вымолвил Мещерин. – Он же так отчаянно заступался за нас перед японцами.
– Естественно, – усмехнулся подполковник. – Он перед вами до конца рисовался человеком чести. А интересно, как он вам объяснил, откуда ему стало известно о кладе?
– Он сказал, что ему дал поручение наш министр иностранных дел – давнишний его знакомый, – ответил Мещерин. – А в министерство поступила соответствующая информация от дипломата из Вены: тому-де стало известно о сокровищах от какой-то старой польки, эмигрировавшей прежде из России.
– Браво! – воскликнул подполковник. – Хочешь покрепче соврать – скажи, между прочим, и правду! А вот послушайте, как было на самом деле, – продолжал он. – Четверть века назад этот господин служил в вашей Польской провинции, и там он как-то инспектировал некий дом умалишенных. В этом заведении он случайно познакомился с дочерью того самого Мельцарека, что так коварно обманул меня когда-то. Эта дама, рассчитывая, верно, на благородство и альтруизм нового своего молодого знакомца, открыла ему тайну сокровищ китайских императоров, доставшихся некогда ее отцу и укрытых последним в месте, о котором теперь знала единственно она самая. Но господин Казаринов не только не имел в виду делиться добытыми ценностями, напротив, он сделал все возможное, чтобы навсегда обезопасить себя от претензий дольницы. Он добился, чтобы она была признана безнадежно невменяемой и, таким образом, никогда бы уже не покинула больничной палаты. Мошенник разыграл тогда целую комедию: он представил так, будто она набросилась на него в припадке безумия, причем для совершенной убедительности он сам себе в кровь разбил голову. Так эта несчастная полька теперь и доживает свои дни. Все в том же доме для умалишенных. По дороге сюда мы специально сделали остановку в Польше. Довольно легко разыскали ее – она не была никогда замужем и носит фамилию отца. К тому же, как мне показалось, она не такая уж и полоумная. Но, сами понимаете, когда человек постоянно твердит о каких-то сокровищах, его, безусловно, все принимают за безумца.
– Мы с дедушкой решили на обратном пути забрать эту польку с собой, – добавил Паскаль не без гордости. – Несправедливо совершенно обездолить ее, как это сделал бы господин Казаринов. Каким бы мерзавцем ни был ее отец, она-то не виновата ни в чем. Да и, в конце концов, в значительной степени именно благодаря ей мы нашли клад. Заслуга ее велика: не сохрани она тайну своего отца, господин Казаринов никогда бы не привел нас к этому монастырю.
– Паскаль, ты так говоришь, будто сокровища уже навьючены на ваших лошадей, – сказал Самородов. – Но, мне кажется, господин Казаринов отнюдь не собирается с кем бы то ни было делиться, – заметил он, обращаясь теперь к старшему Годару.
– Совершенно верно, – согласился подполковник. – Найти сокровища мало. Теперь нам еще предстоит завладеть ими, возвратить их. Каков вероятный план дальнейших действий этого Казаринова? Под охраной конвойных казаков, которые, разумеется, ничего не знают об истинном содержимом чайных тюков, он отправится на север, на Кяхту. Путь туда не ближний. За это время мы должны успеть управиться.
– Позвольте! – изумился Мещерин. – Вы хотите перебить конвой? – Он оглянулся на Дрягалова, будто ища поддержки у русского человека, когда речь зашла о жизни русских же.
– Советую вам быть повежливее, молодой человек, – притворно строго произнес старый Годар. – Франция с Россией в сердечном согласии. И каждый русский солдат дорог французам не меньше, чем свой собственный. Но у нас есть все основания считать, что этот ваш соотечественник служит японцам, то есть предает интересы России. Если это станет очевидным для его конвойных, то вряд ли они уже будут ему защитой. А лучше вас никто не сможет убедить их в этом.
– Спасибо, сударь, что вы так лестно оцениваете патриотические чувства русских солдат, – в свою очередь нарочито торжественно ответил Мещерин. – Но вы опасно заблуждаетесь. Если господин Казаринов подкупит конвой, даст, к примеру, каждому по золотой безделушке от своих щедрот, эти казаки не то что присягу позабудут – жену отдадут дяде!
Когда Дима перевел отцу последние слова Мещерина, Василий Никифорович, с уважением глядя на молодого знатока русской души, согласно покачал головой.
– Уверяю вас, этого не произойдет ни в коем случае! – решительно возразил подполковник. – Если он покажет своим конвойным хотя бы незначительную часть сокровищ, он рискует потерять их целиком. Я думаю, он не хуже вас знает натуру русского казака.
И опять Дрягалов молча подтвердил справедливость сказанного.
– Итак, – сказал подполковник Годар, когда стороны вполне обменялись сведеньями, – давайте пока, наверное, придерживаться такого плана действий: японцы непременно отпустят этого Казаринова, потому что он состоит с ними в связи; дальше он поведет свой караван на Кяхту; мы же всею нашею франко-русскою антантой, – усмехнулся он, – будем его тайком провожать, как провожали сюда от самого Мукдена, выжидая случая, когда можно будет объявиться и рассказать конвойным казакам, кто такой их предводитель. Важнейшая роль в этом отводится вам, господа. – Подполковник посмотрел на Мещерина с Самородовым.
Тем временем китайцы накипятили воды, – для костра они использовали исключительно сухой и оттого бездымный, как порох, хворост – и позвали Леночку готовить чай. За девушкой, позабыв тотчас, что он переводчик при отце, последовал Дима.
Дрягалов проводил сына насмешливым взглядом.
– Видать, сватов засылать скоро… – сказал он, обращаясь к Мещерину и Самородову.
Друзья удивленно переглянулись. Они вовсе даже не предполагали, что Лена Епанечникова и Дима Дрягалов приходятся друг другу кем-то ближе, нежели просто знакомые, настолько вроде бы разные люди, но теперь вдруг ясно все увидели: точно, это любовь! все приметы налицо! и как сразу не заметили!
– Коли так, вас можно поздравить, Василий Никифорович, – произнес Мещерин. – Кроме того, что Лена красавица, редкостной души девушка, бывшая к тому же в гимназии первою ученицей, она еще и чрезвычайно выгодная партия: вы же знаете, наверное, что у нее отец известнейший в Москве врач, владеющий немалым состоянием.
